О СЕМЬЕ. Значение семьи (Основные задачи воспитания). Иван Ильин

О СЕМЬЕ[*]

Иван Александрович Ильин

Семья есть первичный, естественный и в то же время священный союз, в который человек всту­пает в силу необходимости. Он призван строить тот союз на любви, на вере и на свободе – нау­читься в нем первым совестным движениям серд­ца; и – подняться в нем к дальнейшим формам человеческого единения – родине и государству.

Семья начинается с брака и в нем завязывается. Но человек начинает свою жизнь в такой семье, ко­торую он сам не создавал: это семья, учреж­денная его отцом и матерью, в которую он входит одним рождением, задолго до того, как ему удается осознать самого себя и окружающий его мир. Он получает эту семью как некий дар судьбы. Брак по самому существу своему возникает из выбора и решения; а ребенку не приходится выбирать и ре­шать: отец и мать образуют как бы ту предустанов­ленную для него судьбу, которая выпадет ему на его жизненную долю, и эту судьбу он не может ни от­клонить, ни изменить, – ему остается только принять ее и нести всю жизнь. То, что выйдет из человека в его дальнейшей жизни, определяется в его детстве и притом самим этим детством; существуют, конечно, врожденные склонности и дары; но судьба этих склонностей и талантов, – разовьются ли они в даль­нейшем или поблекнут, и если расцветут, то как именно, – определяется в раннем детстве.

Вот почему семья является первичным лоном человеческой культуры. Мы все слагаемся в этом лоне, со всеми нашими возможностями, чувствами и хотениями; и каждый из нас остается в тече­ние всей своей жизни духовным представителем своей отечески-материнской семьи или как бы жив ы м символом ее семейственного духа. Здесь пробуждаются и начинают развертываться дремлющие силы личной души; здесь ребенок научается любить (кош и как?), верить (во что?) и жертвовать (чему и чем?); здесь слагаются первые основы его характе­ра; здесь открываются в душе ребенка главные источ­ники его будущего счастья и несчастья; здесь ребенок становится маленьким человеком, из которого впоследствии разовьется великая личность или, может быть, низкий проходимец. Не прав ли Макс Мюллер, когда он пишет;: «Я думаю, что там, где дело идет о воспитании детей, к жизни надо подходить как к чему-то в высшей степени серьезно­му, ответственному и высокому»; и не прав ли не­мецкий богослов Толук, утверждая: «Мир управляется из детской...» Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не толь­ко пути спасения, но пути погибели. И если мы подумаем, что «следующее поколение» все время вновь нарождается и воспитывается и что все его будущие подвиги и преступления, его духовная сила и его возможное духовное крушение – уже теперь, все вре­мя, слагаются и созревают вокруг нас и при нашем содействии или бездействии, то мы сможем отдать ceбе отчет в том, какая ответственность лежит на нас...

Все это означает, что семья как бы живая «ла­боратория» человеческих судеб, – личных и народ­ных, и притом каждого народа в отдельности и всех народов сообща; с тем отличием, однако, что в лаборатории обычно знают, что делают, и дейст­вуют целесообразно, а в семье обычно не знают, что делают, и действуют как придется. Ибо семей­ная «лаборатория» возникает от природы, на ирра­циональных путях инстинкта, традиции и нужды; здесь люди не задаются никакой определенной, творческой целью, а просто живут, удовлетво­ряют собственные потребности, изживают свои склонности и страсти и то удачно, то беспомощно несут последствия всего этого.

Природа устроила так, что одно из самых ответст­венных и священных призваний человека – быть от­цом и матерью, – делается для человека доступным просто при минимальном телесном здоровье и половой зрелости, так что человеку достаточно этих двух ус­ловий для того, чтобы, не задумываясь, возложить на себя это призвание. – «...А чтоб иметь детей – кому ума не доставало?!» (Грибоедов) Вследствие этого утонченнейшее, благороднейшее и ответственнейшее ис­кусство на земле – искусство воспитания де­тей – почти всегда недооценивается и продешевляется; к нему и доселе подходят так, как если бы оно было доступно всякому, кто способен физически рожать детей; как если бы существенным было именно зачатие или рождение ребенка, а ос­тальное – именно воспитание детей – было бы совсем не существенно или могло бы делаться как-то так, «само собой». На самом же деле тут все обстоит со­всем иначе. Окружающий нас мир людей таит в себе многое множество личных неудач, болезненных явле­ний и трагических судеб, о которых знают только духовники, врачи и прозорливые художники; и все эти явления сводятся в конечном счете к тому, что родители этих людей сумели их только родить и дать им жизнь, но открыть им путь к любви, к внутренней свободе, вере и совести, т.е. ко всему тому, что составляет источник духовного характера и истинного счастья, не сумели; родители по плоти сумели дать своим детям, кроме плотского существования, только одни душевные раны, иногда даже сами не замечая того, как они возникали у детей и въедались в душу; но не суме­ли дать им духовного опыта, этого целительного источника во всех страданиях души...

Бывают эпохи, когда эта небрежность, эта беспо­мощность, эта безответственность родителей начинают возрастать от поколения к поколению. Это как раз те эпохи, когда духовное начало начинает колебаться в душах, слабеть и как бы исчезать; это эпохи распространяющегося

___________________________________

*

Согласно словоупотреблению современной психопатологии; «травмы», т. е. жгучие, болевые душевные ощущения, следы и последствия которых сохраняются потом в течение всей жизни.

и крепнущего безбожия и привер­женности к материальному, эпохи бессовестности, бес­честия, карьеризма и цинизма. В такие эпохи священное естество семьи не находит себе больше признания и почета в человеческих сердцах; им не дорожат, его не берегут, его не строят. Тогда в от­ношениях между родителями и детьми возникает не­кая «пропасть», которая, по-видимому, увеличивается от поколения к поколению. Отец и мать перестают «по­нимать» своих детей, а дети начинают жаловаться на «абсолютную отчужденность», водворившуюся в семье; и не понимая, откуда это берется, и забывая свои собственные детские жалобы, выросшие дети завязыва­ют новые семейные ячейки, в которых «непонимание» и «отчуждение» возникают с новою и большею силою. Непрозорливый наблюдатель мог бы прямо подумать, что «время» настолько «ускорило» свой бег, что между родителями и детьми установилась все возрастающая душевно-духовная «дистанция», которую нельзя ни за­полнить, ни преодолеть; тут, думают они, нельзя ни­чего поделать: история спешит, эволюция с повышенной быстротой создает все новые уклады, вку­сы и воззрения, старое стремительно старится, и каж­дое следующее десятилетие несет людям новое и неслыханное... Где же тут «угнаться за молодежью»?! И все это говорится так, как если бы духовные основы жизни тоже подлежали веянию моды и технических изобретений...

В действительности это явление объясняется совсем иначе, а именно – заболеванием и оскуднением человеческой духовности и в особенности духовной традиции. Семья распадается совсем не из-за ускорения исторического темпа, но вследст­вие переживаемого человечеством духовного кри­зиса. Этот кризис подрывает семью и ее духовное единение, он лишает ее главного, того единственного, что может сплотить ее, спаять и превратить в некое прочное и достойное единство, – а именно чувства взаимной духовной сопринадлежности. Полевая потребность, инстинктивное влечение создают не брак, а всего только биологическое сочетание (спа­ривание); из такого сочетания возникает не семья, а элементарное рядом –

жительство рождающих и рожден­ных (родителей и детей). Но «похоть плоти» есть не­что неустойчивое и самовольное; она тянет к безответственным изменам, к капризным новшествам и приключениям; у нее, так сказать, «короткое дыха­ние», едва достаточное для простого деторождения и совершенно не соответствующее задаче воспита­ния.

В действительности человеческая семья, в отличие от «семьи» у животных, есть целый остров ду­ховной жизни. И если она этому не соответству­ет, то она обречена на разложение и распад. История показала и подтвердила это с достаточной наглядно­стью: великие крушения и исчезновения народов воз­никают из духовно-религиозных кризисов, которые выражаются прежде всего в разложении семьи. Понят­но, почему это так было и бывает. Семья есть пер­воначальная, исходная ячейка духовности, – как в том смысле, что именно в семье человек впервые на­учается (или, увы, не научается!) быть личным духом; так и в том смысле, что духовные силы и умения (или, увы, слабости и неумения), полученные от семьи, человек переносит затем в государственную и общественную жизнь. Вот почему духовный кризис поражает прежде всего исходную ячейку духовности; если духовность колеблется и слабеет, то она слабеет прежде всего в семейной традиции и в семейной жизни. Но раз поколебавшись в семье, она начинает слабеть и вырождаться и во всех человеческих отно­шениях и организациях: больная клетка создает боль­ные организмы.

Только дух имеет достаточно глубокое и длительное дыхание для того, чтобы творчески создавать и под­держивать естество семьи, чтобы успешно изучать не только «проблему половой любви», но и проблему со ­здания нового, лучшего и более свобод­ного поколения. Поэтому формула брака звучит не так: «я жажду», или «я желаю», а скорее так: «в любви через любовь я создаю новую, лучшую и бо­ле свободную человеческую жизнь» ... Она звучит не так: «желаю наслаждаться своим счастьем», – ибо это была бы формула, уводящая брак на уровень простого спаривания; а так: «я хочу создать свой свободный духовный очаг и в этом найти свое счастье» ...

Всякая настоящая семья возникает из любви и дает человеку счастье. Там, где заключается брак без любви, семья возникает лишь по внешней види­мости; там, где брак не дает человеку счастья, он не выполняет своего первого назначения. Научить де­тей любви родители могут лишь тогда, если они сами в браке умели любить. Дать детям счастье родители могут лишь постольку, поскольку они сами нашли счастье в браке. Семья, внутренне спаянная любовью и счастьем, есть школа душевного здо­ровья, уравновешенного характера, твор­ческой предприимчивости. В просторе народной жизни она подобна прекрасно распустивше­муся цветку. Семья, лишенная этой здоровой центростремительности, растрачивающая свои силы на судороги взаимного отвращения, ненависти, подозрения и «семейных сцен», есть настоящий рассадник больных характеров, психопатических тяготений, неврастениче­ской вялости и жизненного «неудачничества». Она по­добна тем больным растениям, которым ни один хороший садовник не даст места в своем саду.

Если ребенок не научится любви в семье своих родителей, то где же он научится ей? Если он с де­тства не привыкнет искать счастье именно во взаим­ной любви, то в каких же злых и дурных влечениях он будет искать счастье в зрелом возрасте? Дети все перенимают и всему подражают, незаметно, но глу­боко вчувствуясь в жизнь своих родителей, тонко подмечая, угадывая, иногда бессознательно следя за «старшими» наподобие «неутомимых следопытов». И тот, кому приходилось слышать и регистрировать де­тские высказывания, точки зрения и игры в несчаст­ных разлагающихся семьях, где жизнь есть сплошное мучительство, лицемерие и надрыв, тот знает, какое больное и гибельное наследство получает от родителей такая несчастная детвора.

Чтобы развиваться верно и творчески, ребенок дол­жен иметь в своей семье очаг любви и счастья. Только тогда он сможет развернуть свои нежней­шие и духовнейшие способности; только тогда его собственная инстинктивная жизнь не будет вызы­вать в нем ни ложного стыда, ни болезнен­ного отвращения; только тогда он сможет прильнуть с любовью и гордостью к традиции своей семьи и своего рода с тем, чтобы принять ее и продолжить ее своею жизнью. Вот по­чему любовная и счастливая семья есть живая школа – сразу – и творческого равновесия души, и здорового органического консерватизма. Там, где царит здоровая семья, там творчество будет всегда достаточно консервативным для того, чтобы не выродиться в беспочвенную революционность; а кон­серватизм будет всегда достаточно творческим для то­го, чтобы не выродиться в реакционное мракобесие.

В любовной и счастливой семье воспитывается че­ловек с неповрежденным душевным орга­низмом, который сам способен органически любить, органически строить и органически воспитывать. Де­тство есть счастливейшее время жизни: время органи­ческой непосредственности; время уже начавшегося и еще предвкушаемого «большого» счастья, время, когда все прозаические «проблемы» безмолвствуют, а все по­этические проблемы зовут и обещают; время повы­шенной доверчивости и обостренной впечатлительности; время ласковой улыбки и бескорыстного доброжела­тельства. Чем любовнее и счастливее была родитель­ская семья, тем больше этих свойств и способностей сохранится в человеке, тем больше такой детскости он внесет в свою взрослую жизнь; а это значит – тем неповрежденнее останется его душевный организм. Тем естественнее, богаче и творчески продуктивнее расцветет его личность в лоне родного народа.

И вот, главным условием такой семейной жизни – является способность родителей ко взаимной духов­ной любви. Ибо счастье дается только любовью дол­гого и глубокого дыхания; а такая любовь возможна только в духе и через дух.

Все то, что мы доселе установили о духовно здоровой семье, как бы предрешает вопрос об основных задачах воспитания.

Можно было бы просто сказать, что все воспитание ребенка, или во всяком случае его основная задача, ко веем сферам духовного опыта; чтобы его ду­ховное око открылось на все значитель­ное и священное в жизни; чтобы его сердце, столь нежное и восприимчивое, научилось отзы­ваться на всякое явление Божественного в мире и в людях. Надо как бы повести или сво­дить душу ребенка во все «места», где можно найти и пережить нечто божественное[2]; постепенно все должно стать ей доступным, – и природа во всей ее кра­соте, в ее величии и таинственной внутренней целесообразности; и та чудесная глубина, и та благо­родная радость, которую дает нам истинное искусство; неподдельное сочувствие всему страдающему; и дейст­венная любовь к ближнему; и блаженная сила совест­ного акта; и мужество национального героя; и творческая жизнь национального гения, с его одино­кой борьбой и жертвенной ответственностью; и глав­ное: непосредственное молитвенное обращение к Богу, который и слышит, и любит, и помогает. Надо, что­бы ребенок получил доступ всюду, где Дух Божий дышит, зовет и раскрывается, – как в самом человеке, так и в окружающем его мире...

Душа ребенка должна научиться воспринимать сквозь весь земной шум и сквозь всю не иссякающую пошлость повседневной жизни – священные следы и таинственные уроки Всевышнего; воспринимать их и следовать им; чтобы, внемля им, всю жизнь «обнов­ляться духом ума своего» (Ефес. 4. 23). Подобно то­му, как однажды выразился Лафатер: «внимай тихому гласу вещающего в тебе Господа»... Чтобы ребенок, возрастая и входя в пору зрелости, привык в лоне семьи; и заменить семью в этом деле ничто не мо­жет: ибо только в семье природа дарует необходимую для воспитания любовь, и притом с такою щедро­стью, как нигде более. Никакие «детские сады», «детские дома», «приюты» и тому подобные фальшивые замены – семьи никогда не дадут ребенку самого необходимого: ибо главной силой воспитания является то взаим­ное чувство личной незаменимости, кото­рое связывает родителей с ребенком и ребенка с рос связывает родителей с ребенком и ребенка с ро­дителями связью единственной в своем роде – таинст­венной связью кровной любви. В семье и только в семье ребенок чувствует себя единственным и неза­менимым, выстраданным и неотрывным, кровью от крови и костью от кости, – существом, возникшим в сокровенной совместимости двух других существ и обязанным им своей жизнью; личностью, раз навсегда принятою и милою во всем ее телесном-душевном-духовном своеобразии[3]. Это не может быть ничем заме­нено; и как бы трогательно ни воспитывался иной приемыш, он всегда будет вздыхать про себя о своем кровном отце и о своей кровной матери...

Именно семья дарит человеку два священных первообраза, которые он носит в себе всю жизнь и в живом отношении к которым растет его душа и крепнет его дух: первообраз чистой матери, несущей любовь, милость и защиту; и первообраз благого отца, дарующего питание, справедливость и разумение. Горе человеку, у которого в душе нет места для этих зиждительных и ведущих первообра­зов, этих живых символов и в то же время творче­ских источников духовной любви и духовной веры! Ибо неподлинные силы его души, непробужденные и не взлелеянные этими благими, ангелоподобными образами, могут остаться в пожизненной скованности и мертвости.

Суровой и мрачной стала бы судьба человечества, если бы однажды в душах людей до конца иссякли эти священные источники. Тогда жизнь превратилась бы в пустыню, деяния людей стали бы злодеяниями, а культура погибла бы в океане нового варварства.

Эту таинственную связь человека со священны­ми силами или «прообразами», которые открываются ему в недрах его семьи и рода, с дивною силою по­чуял и выговорил Пушкин – один раз в языческо-мифологической форме, именуя эти прообразы «пена­тами» или «домашними божествами»; другой раз – в обращении к тому, что знаменует жилище семьи и священный прах предков.

Еще единый гимн –

Внемлите мне, пенаты! вам пою

Ответный гимн, советники Зевеса...

_________

Примите гимн, таинственные силы!..

_________

Так, я любил вас долго! Вас зову

В свидетели, с каким святым волненьем

Оставил я людское стадо наше,

Дабы стеречь наш огнь уединенный,

Беседуя один с самим собою.

Часы неизъяснимых наслаждений!

Они дают нам знать сердечну глубь,

В могуществе и в немощах сердечных

Они любить, лелеять научают

Не смертные, таинственные чувства,

И нас они науке первой учат –

            Чтить самого себя...[4]

Так, из духа семьи и рода, из духовного и религи­озно осмысленного приятия своих родителей и предков – родится и утверждается в человеке чувство собст­венного духовного достоинства, эта первая осно­ва внутренней свободы, духовного характера и здоровой гражданственности. Напротив, презрение к прошлому, к своим предкам, и, «следовательно», к ис­тории своего народа, порождает в человеке безродную, безотечественную, рабскую психологию. А это означает, что семья есть первооснова родины.

Во втором отрывке Пушкин выражает эту мысль с еще большей точностью и страстностью.

Два чувства дивно близки нам –

В них обретает сердце пищу –

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека, –

Залог величия его...

Так, семья есть первичное лоно человеческой ду­ховности; а потому и всей духовной культуры; и прежде всего – родины.

[*]Ильин И. Пути духовной культуры.

[2] Живую картину такого духовного паломничества дает И.С. Шме­лев в своем замечательном произведении «Богомолье».

[3] Ср. русскую поговорку: «Дитя хоть гнило, а отцу-матери мило».

[4] Этот неоконченный набросок я привожу с некоторыми сокращениями. Курсив Пушкина.