БОГ И РОК-Н-РОЛЛ. Монах Арсений Йованович
Монах
Арсений Йованович
БОГ И РОК-Н-РОЛЛ
По благословению
Преосвященейшего
Владыки Артемия,
Епископа
Рашско-Призренского и Косовско-Метохийского
© Монастырь Црна Река (Сербия), 2006
© Перевод с сербского на русский, 2008
Бог и рок-н-ролл
Страницы
из дневника одного монаха
Воспоминания
о
самом близком друге юности,
покойном
художнике Душане Герзиче
и
еще немного
о
Боге, душе, Церкви,
современной
живописи
и
нынешних временах
Боже,
согрешили мы, сбились с дороги – и страдаем,
Жаждали свободы – стали рабами.
Взалкали высот –
но сорвались на дно.
Взоры жаждали света – но объяла нас тьма.
Есть у нас сила великая, одаренность, острый ум,
Прекрасны лица, голоса звонки, власы длинны, ухожены.
Речи наши смелы, подчас дерзки, манеры отменны.
Но в душах наших таятся раны, тоска и боль,
А отчего это, мы зачастую и не догадываемся.
А все любви ради,
Которую ищем повсюду.
Только не в Тебе,
Только не в Тебе.
Иисусе, печаль моя,
Иисусе, младость моя,
Единственная радость моя,
Прости.
Предисловие
автора
Слово «критика» («оценка»)
происходит от греческого слова «krisis», или «кризис», что (помимо
общепринятого значения «тяжелое переходное состояние») означает «приговор».
Поэтому критиковать означает судить. Подобно тому, как решение суда может быть
и положительным, и отрицательным, для кого-то хорошим или плохим, так и критика
сама по себе не всегда несет в себе отрицательное мнение, осуждение. Критику в
таком случае следовало бы понимать не как осуждение, но скорее как рассуждение,
как оценку проблемы и поиск выхода из нее, или даже как оправдание.
Чтобы человек мог правильно
судить о чем-то, он должен сначала сам испытать это, затем рассмотреть,
проанализировать, потом посмотреть, как сформулирована проблема, и, наконец,
предложить ясное решение, не теоретически, но на деле, как сам испытал, вынес и
пережил.
Проблемы и страдания одного
поколения, точнее, одной группы молодых людей, описанные здесь, вызывают в
памяти картину и выявляют перспективу конкретного времени, когда все это
происходило. Между тем они гораздо глубже и шире и пронизывают все периоды времени
на протяжении всего жизненного пути человека, начиная с рождения. Это, говоря
по совести, сущностный вопрос: чем исполнена душа – радостью или страданием.
Всю активную деятельность человечества на протяжении всей его истории можно
свести к единственной проблеме и единственной цели – избавление от мук и
страданий и обретение благосостояния и радости, а это, в сущности, сводится к
внутреннему ощущению состояния человеческого духа, ибо известно, что телесное
здоровье не всегда является абсолютной предпосылкой для душевного равновесия и
радости.
Для достижения любой цели
существуют законы, которые должно исполнять, иначе цели не достичь. Обычно тот,
кто дает кому-то задание, определяет и закон, то есть правила, по которым это
задание может быть выполнено, а цель достигнута. Когда речь идет о человеке и
душе человеческой как его сущности, конечная цель, точнее, предназначение его
жизни, – ощущение радости бытия, которое опять сводится к непрерывному контакту
с самим Источником жизни, а тот источник есть не что иное, как Сама Жизнь в ее
сущности, то есть Творец и Создатель жизни всего мироздания. Бог дал закон и
правила, как человек должен жить, чтобы обрести спасение, которое начинается
еще здесь, но представляет собой залог и гарантию перехода в жизнь вечную,
которая есть цель всех целей. Когда тот закон забывают или пренебрегают им,
цели достичь невозможно, и человек пребывает в муках в этой жизни,
продолжающейся в вечности после телесной смерти.
Сам я, по неизмеримой
милости Божией нашедший истинный, правый путь, а также ради превеликой любви к
моим покойным друзьям и безмерно скорбя о них, а не из-за желания праздной
критики или унижения их, решился написать эту небольшую книгу. Надеюсь, что те,
кто пока еще среди нас, поймут меня правильно, и верю, что эти строки будут
полезны грядущему поколению.
Иллюстрациями,
сопровождающими текст, я попытался провести параллель между некоторыми
картинами современной живописи и православной иконографии, предоставляя самим
читателям понять их дух.
Монах Арсений
Воскресенье, 4 марта 2001 года
Сегодня день рождения
Душана, моего самого близкого друга юности, который упокоился три года назад.
Мы познакомились еще в шестом классе школы и с первого дня стали близки как
родные братья. Это была на редкость чистая, незамутненная и благородная душа, огромный
художественный талант, живой и очаровательный. В нем всегда чувствовался некий
потенциал и вдохновение, готовность ко всякому творчеству в любое время дня и
ночи. Проходили годы, мы росли, все лучше узнавая друг друга, стали неразлучны,
вместе путешествовали по миру, влюблялись. Однако, как это нередко бывает в
этом внешне блистательном, но изнутри несчастном мире именно с такими редкими и
талантливыми людьми, сатана «положил глаз» свой зверский на него и его душу.
Сатана постарался предупредить события и воспрепятствовать тому, чтобы такая
исключительная личность случайно не стяжала бы добродетели и не стала бы
поистине великой и угодной Богу, тем самым положительно влияя на других людей
своим характером и примером, ибо это представляло опасность для его владения
зла в царстве земном.
Душан в детстве был обделен
любовью и душевным миром, ибо родители его развелись рано, и в семье вечно
ссорились. Он всегда жаждал внимания, заботы и понимания, и никто его в юности
не познакомил с Богом так, как следовало. Была у него, по правде говоря,
бабушка Мила, бабка с материнской стороны, добрая и набожная женщина, но она
слыла немного странной и не сумела свою набожность привить младшему поколению
своей семьи. Вследствие всех этих причин, имея предрасположенность и тягу к
внешним утешениям, в один роковой день он вдохнул аромат дурманящей пыли цветов
с полей ада, которая здесь зовется героином. Случилось это в Белграде, когда
нам было почти по двадцать, и мы уже готовились ехать в Америку – в новую,
счастливую жизнь, как нам тогда казалось.
Должен сказать, что в том,
как тесно мы были связаны друг с другом, не было ничего странного, ибо моя
жизненная притча была весьма схожа. Я провел детство и юность в Белграде в
эпоху тяжкого коммунистического безбожия, когда в обществе было полно книг и вообще
информации о всевозможных мировых религиях и философиях, но только не о том
истинном, христианском и православном учении. Живя в родительском доме, где
хаос в отношениях родителей привел в конце концов к их разводу, я тоже
подвергался смертоносному влиянию ада. Между тем по каким-то не слишком ясным
мне причинам Господь всегда был рядом со мной, вернее, мой Ангел Хранитель. Где
бы я ни находился и что бы ни делал, он оберегал меня и не допускал, чтобы я
окончательно попался на крючок злого ловца человеческих душ. Я был юн, добр и
неопытен, покупался на многие приманки, однако устоял, а мой приятель Душан, к
несчастью, все же принял в себя злое семя лжи вместо истины. Пожалуй, главным
различием наших характеров, сыгравшим решающую роль в наших судьбах, было то,
что я всегда по-братски любил моих несчастных, умных и талантливых, но
заблудших друзей, и всегда был готов на любую жертву ради них, а с его стороны
было лишь высокомерие и даже презрение к другим, словно они были ниже его, хотя
это было частенько закамуфлировано в облик шутки и молодого соперничества. Мне
кажется, что именно отсюда происходил некий смрад, не позволяющий его Ангелу
Хранителю быть рядом с ним и защищать его во всех тех мрачных и опасных местах,
где мы вместе проводили часы во времена нашей грешной юности, всячески избегая
пребывания в доме родителей.
Наркотики в большей или
меньшей степени были составной частью нашей жизни так же, как и широкого круга
белградской молодежи того времени, особенно того художественно и творчески
одаренного круга, имевшего предназначение свершить нечто великое в жизни. Это
были художники, актеры, музыканты, поэты, да и студенты – молодежь одаренная,
однако не имеющая выстроенного понятия об истине, о сущности жизни, о цели
существования человечества. По правде говоря, я никогда не погружался слишком
глубоко в пучины того ада, хранимый Богом и огромной любовью моих добрых, но
незрелых и расставшихся родителей, которые, несмотря на ссоры и разногласия,
всегда имели единое мнение, когда речь шла обо мне. Поэтому я, хотя часто
находился в той среде, держался как бы на безопасном расстоянии, но все же и я,
хотел я того или нет, был заражен дурманящей отравой.
А Церковь, Господи, была
так близко – и так далеко, и сам Твой Дух еще ближе к нам, несчастным детям
ужасного двадцатого века, и мы, не ведая, что творим, были удалены от Тебя
бесчисленные светлые годы.
Наконец, мы завершили учебу:
я – стоматологический факультет, а он – Академию прикладного искусства. Нас
ждала Америка.
Напомню, что мы с ним семью
годами раньше уже провели два летних месяца в Нью-Йорке, и уже тогда в нас
окреп и возрос пагубный западный привой, который мы приняли еще детьми в
Белграде через фильмы и музыку. Тогда мы поклялись друг другу однажды вернуться
сюда навсегда.
Никогда не смогу забыть
своего отца, который, привезя меня на белградский аэродром, сидел несколько
поодаль от меня и провожавших меня друзей, и слезы ручьем текли по его лицу. Он
чувствовал, что мы расстаемся навеки, ибо Америка ввела меня в новую жизнь.
Меня ждали годы душевного страдания, зрелость и, наконец, монашество.
Иисусе Христе, сладчайший
мой, попустил Ты, чтобы попали мы в рабство злодейки, дщери нового Вавилона,
чтобы иссушила она нашу молодость, обманывала нас и травила, чтобы водила нас
за руку в шелках тончайших сквозь таинственные кулисы искусно расписанных
покоев с искусственным светом во дворце князя ложной истины. Попустил Ты это
из-за нашего неразумного превеликого желания, любя нас и почитая нашу
человеческую волю, надеясь и ожидая, что мы пробудимся и поймем, что путь, по
которому мы так упорно ступаем, ведет прямо в пропасть челюстей зверя.
Господи, Ты знаешь, что эта
моя исповедь адресуется не обычным, пристойным и добропорядочным людям, но тем
страдающим душам, каким и я сам был, которых этот мир называет богемой,
скитальцами, бродягами и людьми улицы, чая увидеть, что Господь ожидает именно
таких, чтобы спасти их и прижать к Своей небесной груди.
Вторник, 6 марта 2001 года
В Нью-Йорк я прибыл с двумя
новыми чемоданами отечественного производства, у которых обе ручки оторвались,
едва я ступил на аэродром «Кеннеди». Перед тем, как идти на таможенный досмотр,
мне пришлось перевязать их бечевкой, которая к счастью оказалась у меня в
кармане. Таможенники подумали, что я что-то прячу в багаже, велели открыть оба
чемодана и тщательно их обыскали. Разумеется, они не нашли ничего
подозрительного, но обнаружили нечто такое, что их удивило. Это был мой ручного
изготовления, примитивный, но практичный нож для изготовления кожаных башмаков
и туфель, которые я делал тогда и хорошо этим зарабатывал, создавая
оригинальную модную обувь из кожи, чаще всего змеиной.
Решение отправиться в
Америку вовсе не было единственным моим страстным желанием. Помимо этого,
правда, не так сильно, я мечтал перебраться в Индию и обосноваться как дантист
где-нибудь ближе к северу, в Гималаях, ибо я тогда увлекался дзен-буддизмом и вообще
восточной философией. Я был членом двух восточных сект: «Гуру махараджи» и «ТМ»
(трансцендентальная медитация). «ТМ» меня больше привлекала, и я вот уже шесть
лет как был в ее рядах. Слава Богу, что все-таки я не уехал в Азию – оттуда для
меня не было бы возврата. Учение ТМ я практиковал и в Америке. И только гораздо
позже, когда открыл для себя православную молитву, аскезу и мистику, я понял
всю бедность, мелкость и заблуждения восточной мысли, которую когда-то считал
самой серьезной и возвышенной. Мое двадцатиминутное, два-три раза в день
повторяемое медитирование было ничем иным, как призыванием злых духов,
приводящим ко все более глубокому погружению в плотские страсти, особенно, в
блуд.
Сатана имеет две главные
столицы на нашей планете. Одна находится в Индии, другая – в Америке. В первой
столице он принимает облик мудреца, мистика, спасителя душ, духовного вождя,
харизматика. Во второй – он успешный, способный, богатый, довольный жизнью,
ценимый и уважаемый современный человек, держащий весь мир в своем кулаке.
Снова Нью-Йорк, после
стольких лет разлуки! Сердце мое трепетало от радостного возбуждения. Душан со
своей подругой Юлией прибыл сюда на месяц раньше, а я должен был еще получить
диплом и оформить визы. Он нашел для нас квартиру в пристойном районе Манхэттена,
на восточной стороне. Со мной приехала наша общая приятельница Елена,
собиравшаяся провести в Америке лето, и теперь мы сидели в такси, проезжая
через Квинс туда, где нас ожидали Душан с Юлией. Мы бурно радовались встрече,
словно родные. Квартира была прекрасная, просторная. Нам оставили ее на лето
местные сербы, отправившиеся в отпуск на родину в Югославию. Средняя, самая
большая комната, стала ателье Душана. Она вся была заполнена полотнами, частым
мотивом которых было небесно-голубое небо и парящие в голубизне купола
православных храмов, задернутых или полускрытых красными завесами. Тогда меня
это удивляло, даже поражало, но я не мог догадаться, что это – подсознательное
стремление его души, вопиющей и призывающей к бегству от коррозии мира сего.
Что можно сказать о
Нью-Йорке? Густо населенный улей всех земных народов. Двадцать миллионов в
рабочее время. Новый Вавилон, столица алчности и греха всякого толка. Помнится,
у одного из высотных корпоративных зданий, не знаю точно на какой авеню, номер дома
оказался 666. Так они этот номер огромными неоновыми цифрами поставили на крышу
здания как светящуюся рекламу. Он был виден издалека со всех сторон. Сам этот
факт, без слов, говорил об этом городе!
Здесь, в Нью-Йорке главной
страстью большинства из нас стало курение марихуаны. Это растение – один из
видов конопли, «индийская конопля»; а ее главная составляющая – канабиол, как в
табаке никотин или в кофе кофеин. Марихуану называют «легким наркотиком»,
потому что на телесные функции она действительно влияет меньше, чем алкоголь,
табак или кофе. Между тем по своему действию на нервную систему ее с полным
правом можно назвать «тяжелым наркотиком». Вначале человек пребывает от нее в
хорошем настроении, чувствует облегчение от ежедневных стрессов, испытывает
подъем интеллектуальных и творческих сил, а также весьма ценимую в этой
извращенной цивилизации сексуальную силу. Так может длиться годами, однако,
когда-никогда, демон канабиса является получить свой долг. Тогда незаметно
начинает твориться нечто совершенно противоположное. В человеке постепенно
поселяются беспричинные страхи, параноидные сомнения и подозрения, боязнь всех
людей и всяких ситуаций, происходит падение умственных способностей и развивается
невозможность нормальной жизни в обществе вплоть до чисто шизофренического
состояния с различными галлюцинациями и общим психическим расстройством.
Марихуана сегодня уже
легализована во многих странах, особенно в самых развитых государствах Западной
Европы. В Америке часто встречаются семьи, внешне выглядящие вполне
благопристойными и социально благополучными, где два или даже три поколения
курят марихуану. Это – демократия, где каждый имеет право на свои прихоти, в
том числе и на самоубийство.
Матерь наша, Церковь
православная с Богородицей, Апостолами, великомучениками и всеми святыми
Божьими, молите Бога о нас, чтобы отворились у нас духовные очи, и мы смогли бы
распознать все западни и лукавства князя тьмы и его приспешников.
Среда, 7 марта 2001 года
В конце нашего первого лета
в Америке мы познакомились с известным фотографом Стефаном Лупиным, который еще
юношей приехал из Хорватии и остался жить в Нью-Йорке. Это был весьма
экстравагантный человек, энергичный и страстно жаждущий славы, которой к тому
времени он уже добился. Снимал он в основном звезд экрана, но чаще рок-звезд. У
него была просторная квартира-студия на Бродвее, в районе Сохо.
Однажды в полдень Душан
предложил пойти вместе с ним в гости к Лупину. После великолепного солнечного
дня, проведенного в неспешных прогулках по городу и посещениях художественных
салонов, мы вчетвером, в компании Юлии и Елены, в прекрасном расположении духа
добрались до студии Стефана. Хозяин был весьма любезен и держался запросто. Он
отнесся к нам с большим вниманием и развлекал нас рассказами из жизни
знаменитых людей, которых ему приходилось снимать. Стефан раскрывал перед нами
свои многочисленные альбомы, комментируя фотоснимки своим приятным хорватским
выговором.
День близился к закату, и
Стефан сообщил, что на вечер его пригласили в только что открывшуюся дискотеку
«Туннель», которая занимала огромное помещение старого заброшенного паровозного
депо, где раньше отстаивались поезда подземки. У него была договоренность
провести там публичный фото-сеанс. Пока мы сидели у него, ему пришла в голову
блестящая идея привлечь в свое шоу и нас, чтобы и мы смогли поучаствовать в его
представлении. Зная, что Душан художник, и, поняв из наших разговоров, что я,
обладавший стройным и гибким телом, занимаюсь йогой, Стефан предложил, чтобы мы
втроем появились на сцене. Душан должен был расписывать тело обнаженной
фотомодели, девушки-полукровки, Стефан стал бы их фотографировать, а я в это
время, на другом конце сцены, должен был импровизировать позы йоги, непрестанно
менявшиеся, что создавало бы своего рода статичный балет. Будучи в том
возрасте, когда люди всегда готовы к любым эксцентричным выходкам, мы с
радостью согласились на предложение Стефана.
Само собой разумеется, что
подобные вещи в том мире не могли обходиться без того, что, кроме всего
прочего, характеризовало нашу тогдашнюю жизнь, и на столе появился чистый и
весьма дорогой кокаин, который доставляли прямо из Колумбии. Вынюхав по одной, весьма
приличной понюшке кокаина, мы двинулись в ночь. Испытывая эйфорию, в прекрасном
расположении духа мы прибыли на место, и нас сразу провели к выходу на сцену.
Мы с Душаном были обнажены
до пояса, но Стефан был весь в черной коже. Мы вышли на небольшую сцену, не
больше боксерского ринга. Вспыхнули прожекторы, и представление началось. В
переполненной дискотеке собрались тысячи людей, и все взгляды были устремлены
на нас. Душан уверенной рукой набрасывал цветной тушью фантастические рисунки
по телу обнаженной девушки-модели. Стефан кружил вокруг них, приседал и
выгибался, выбирая удобное положение, ослеплял вспышкой и щелкал фотокамерой. Я
в это время, чувствуя небывалый подъем, пребывая почти в экстазе, словно в
трансе выделывал своим телом такие позы, какие прежде мне никогда не удавались.
Я словно исполнял некий ритуал и буквально упивался энергией массы людей,
неотрывно следивших за моим танцем, зачарованных необычным представлением. В
дискотеке было полно наших земляков, живших в Нью-Йорке, ибо слух о том, что в
шоу будем участвовать мы, распространился быстрее ветра. Помню, как один из
них, раскрасневшийся, с горящим взглядом, пробравшись к самой сцене, крикнул:
«Друг, ты сделал невозможное!». Я чувствовал, что в те минуты дух кокаина
делает нас всесильными, способными властвовать над толпой, и желал, чтобы это
никогда не кончалось.
Представление длилось
примерно час и завершилось громом аплодисментов и возбужденными криками
публики. В тот миг я испытал то, что людей шоу-бизнеса – артистов и музыкантов
– сопровождает и ведет всю жизнь. Это было пьянящее чувство душевного и даже
телесного наслаждения, горделивого самолюбования, самодовольной влюбленности в
собственную личность. Сойдя со сцены, я почувствовал смятение и желание снова
быть в центре внимания. Довольный, что могу исполнять такие трюки, какие редко
кто может делать, я словно парил в неком трепещущем свете. Хотелось снова
принять кокаин.
Незаметно приближалось утро.
Дискотека опустела, и пришло время расходиться по домам. Действие наркотика, то
бесовское колдовство, постепенно ослабевало и возвращало меня к реальности. Я
вышел на улицу, попрощался с друзьями и отправился домой. Голова была тяжелой и
болела. Рассвело. Улицы были пустынны и грязны. Случайно заметив свое отражение
в витрине, я поразился, что выгляжу совершенно выжатым и старым. Тошнило. Меня
охватила тоска, состояние было подавленное, настроение ужасное. Пока ехал в
подземке, несколько раз, не замечая, что поезд мчится на полной скорости,
выходил в тамбур, ибо меня рвало. Когда я наконец добрался домой, на меня
напала жуткая апатия, меня больше ничто не интересовало; я пришел в себя,
осознавая всю свою мизерность и пустоту. После эйфории, длившейся всю ночь, я
был готов пойти на самоубийство. Испытывая отвращение к самому себе, я сел на
стул и уставился в пустую стену, но мне казалось, что слышу смех и брань за
моей спиной в воздухе. Наконец я лег, потому что был уже день, и попытался
уснуть, однако это больше походило на агонию, чем на сон. Я чувствовал полное
поражение и не хотел пробуждаться.
Господи Боже, если бы Ты мне, неразумному червю, попустил, чтобы нечто
подобное случилось еще раз, я бы, возможно, бесповоротно двинулся тем путем, и
сейчас меня не было бы в живых. Прости мне, если можешь. Молю Тебя, не
вспоминай никогда о том моем позоре и несчастье, а я до смерти буду носить его
в себе, как напоминание мне и наказание. Прости!
Пятница, 9 марта 2001 года
К 1987 году в Нью-Йорке
образовался довольно широкий круг молодежи из Белграда, большей частью
художников, уехавших в Америку в начале восьмидесятых из-за того, что не могли
более выносить жизни в Югославии в условиях пост-титовского коммунизма. Целью
большинства из них было показать свой талант, доказать свою уникальность и
стяжать венок мирской славы, получив в придачу деньги и удобную жизнь
космополита. Нью-Йорк и в самом деле мог дать все это, но – за какую цену?!
Первые два года я и сам был
одним из тех искателей славы. В самом начале, быстро истратив свою тысячу
долларов, я пошел работать простым строителем в одну из фирм, которые в Америке
называются «констракшн» (construction). Работа заключалась в
переделке интерьера квартир, и ее всегда было достаточно для любого, кто хочет
работать, ибо американцы любят менять вид своих жилищ. В мои обязанности
входило разрушать в квартире старые перегородки, возводить новые стены, перестилать
полы, штукатурить, белить и так далее. Меня это устраивало: сил было хоть
отбавляй, и зарабатывал я прилично. По вечерам мы всей компанией окунались в
ночную жизнь по ресторанам и ночным клубам.
Примерно в то время я начал
ощущать некую особую, нарастающую, но трудно объяснимую душевную боль, как я
тогда это называл, в области сердца, что-то вроде дрожи перед экзаменом, только
гораздо неприятнее, хотя происхождение ее и причины я понять не мог и старался
всеми силами заглушить ее.
Мой друг Душан шел тем же
путем, меняя одну фирму за другой, и в первое время в профессиональном смысле
был весьма успешен. Некоторое время он работал в одной из крупнейших телестудий
Нью-Йорка, у знаменитого Питера Цезара, который на своем телевизионном
оборудовании обеспечивал трансляцию по всему миру зимних Олимпийских игр в
Сараево.
Где-то в глубине души я
по-прежнему ощущал некую таинственную защиту «свыше», в чем я убедился,
оказавшись в кризисной ситуации, хотя жил я весьма греховно, как и большинство
из нас. Несмотря на то, что я все еще не стал христианином, я придерживался своего
кодекса правды и жертвенной любви. Я был готов сделать все, что было в моих
силах, зачастую ценой собственных потерь, и помочь любому, кому труднее было
найти свое место в том жестоком мире. Помочь ближнему всегда было для меня
большой радостью. Из-за этого Господь Бог не погнушался мной, не отвернулся от
меня полностью и уберег меня от падения.
Что касается Душана, то он
полегоньку скользил вниз, разрушая себя и продолжая то, что начал еще в
Белграде. Вследствие порока, все больше одерживавшего над ним верх, он все чаще
был готов солгать, обмануть, оговорить ближнего, чтобы, использовав чужое падение,
выстроить на этом свой шаткий успех. Как и многие другие эмигранты, он быстро и
хорошо усваивал уроки Нью-Йорка. Наконец, к концу нашего странствования, он
завершил «университеты» в этой школе жизни. Было это так.
В то время я работал в одной
преуспевающей фирме, занимавшейся дизайном интерьеров. Душан тогда из-за
конфликта с хозяином телестудии потерял работу, давно уже сидел дома и много
раз просил меня порекомендовать его моему работодателю. Я был рад работать вместе
с ним и не раз расхваливал своему шефу, какой он замечательный художник, но
хозяин не спешил давать обещания, не имея достаточного фронта работ и
потребности в еще одном человеке. Однако я, желая помочь другу, не отставал, и
шеф, после особенно упорных уговоров, согласился принять на работу Душана.
Я был счастлив. Мы работали
вместе каждый день. Душан был моложе меня почти на год, и я любил его всем
сердцем, как любят младшего братишку. Между тем при встречах каждое утро (мы
тогда уже не жили вместе) я стал замечать по его лицу и поведению постепенные,
но уже заметные следы погибели. У меня душа болела за него. И я попробовал, как
сам знал и умел, отвратить его от пагубного пути, но он на мои советы и заботу
не обращал никакого внимания. Он всегда отговаривался тем, что все держит под
контролем и не зависит от героина, который он называл то «мать родная», то
«враг-обманщик».
Так прошло несколько
месяцев, но как-то раз хозяин объявил, что оказался в кризисной ситуации, пока
больше заказов нет, и он должен рассчитать нас, но как только будет работа, он
тотчас пригласит нас в новый проект, который уже заказан отелем «Астория». Я
сказал «ноу проблем» и отправился домой. С Душаном я в то время почти не
виделся, потому что у него стали собираться такие типы, от которых меня просто
тошнило. Первое время я не работал, потому что на счету были кое-какие
сбережения. Потом стал немного подрабатывать, но не хотел искать постоянную
работу, надеясь вернуться на прежнее место, как только хозяин получит новый
заказ. Прошло несколько месяцев, я уже начал страдать от безденежья и позвонил
в прежнюю свою фирму. Трубку поднял заместитель. На мой вопрос, есть ли шанс у
нас с Душаном и дальше работать у них или мы должны искать другую работу, он
ответил: «Так ведь Душан давно уже снова работает у нас. Разве он тебе не
говорил? Но для тебя работы нет!» Я не верил своим ушам. Неужели Душан просто
занял мое место, оставив меня на улице, и даже не счел нужным обмолвиться об
этом ни единым словом! Меня словно громом поразило. Мне казалось, что я все еще
слышу раскаты. Опустив трубку телефона, я не понимал, где нахожусь. Было одно
желание – умереть.
Тогда ты, Душан, брат мой
возлюбленный, самым тяжким грехом – грехом против любви – подписал себе самый
тяжкий приговор.
Господи, спаси и помилуй!
Среда, 14 марта 2001 года
Я не слишком обиделся на
Душана и не возненавидел его. Просто, окажись я на его месте, я бы так не
поступил. Уже на следующее утро я простил его в душе, но еще долгое время не
хотел его видеть.
Между тем еще до того, как
мы стали работать вместе, в моей эмигрантской жизни произошли значительные
изменения. Говорю «в эмигрантской», потому что я покинул Югославию, не желая
служить в армии коммунистического режима, и я был обвинен в уклонении от воинской
службы. Да к тому же там началась война, так что мое положение стало еще более
шатким. Из нашей просторной квартиры мы переселились в испанский Гарлем, ибо
жилье там стоило гораздо дешевле, чем в нижней, белой части города. Это был
восточный угол огромного Гарлема, где и сейчас проживает достаточно черных, но
в основном испанцы или креолы, выходцы с Карибских островов, из Доминиканской
республики и Пуэрто-Рико – люди шумные, темпераментные и примитивные. В той
части Гарлема было несколько итальянских кварталов, где можно было жить
довольно прилично, но по ночам было все же опасно появляться на улицах. Юлия не
смогла долго выдержать такую жизнь, и они с Душаном снова поселились в нижней,
восточной части Манхэттена, где прожили до конца пребывания в Нью-Йорке.
Я остался один в огромной
квартире. Местные воры очень быстро поняли, что здесь поселились некие новые
жильцы, белые, и несколько раз залезали в дом, один раз даже в моем
присутствии, однако, поняв, что ничего ценного им здесь не найти, больше не
возвращались. Пустующую часть квартиры я сдал под ателье темнокожему художнику
с Ямайки, с которым я познакомился, работая в дизайнерской фирме. Это был
добрый малый, занимавшийся тогда скульптурами из полотна, пропитанного
столярным клеем из заячьей кожи. Весь дом пропах зайчатиной, и мне это было не
слишком-то приятно, ибо я вот уже два года как был вегетарианцем, но что
делать, я вынужден был сдавать часть комнат, потому что был не в состоянии
оплачивать всю квартиру. И все-таки мы ладили с этим симпатичным парнем.
Так я прожил несколько
месяцев – внешне удовлетворенный жизнью, свободный человек, гражданин мира, а в
душе обитала некая боль, она нарастала, формировалась и постепенно усиливалась.
Все чаще я ощущал некие спазмы, некое неприятное сжимание чего-то такого, что
не было частью моего тела, но все же существовало во мне, было охвачено телом и
мучилось, но и я мучился вместе с ним. Душан несколько раз признавался мне, что
и он ощущает нечто подобное, но он глушил свою внутреннюю боль героином. Я же
чувствовал, что должно существовать нечто другое, нечто более истинное, нечто
лучшее, чем наркотики, что может подарить мир и покой, но тогда, к сожалению, я
еще не верил в Бога и не умел молиться. Пребывая еще так далеко от Истины, я
ничем не мог помочь ни себе, ни другу.
Душан понял, что погибает, и
решил покинуть Нью-Йорк. Его подруга была из состоятельной семьи. Родители
Юлии, помимо всего прочего, владели домом в Торонто. Душан и Юлия решили ехать
в Канаду. Мы расстались, не повидавшись.
Господи, Боже мой, жил я
убого и развратно днями и ночами. Бежал я сам от себя и от боли, которая
настолько срослась со мной, что я начал верить, что так живет весь род людской.
Мы были рады наполнить чрево свое
рожками, которые ели свиньи (Лк 15. 16), а Ты ждал нас и с жалостью и
печалью видел наш позор.
Среда, 4 апреля 2001 года
Дьявол – создание духовное,
однако из-за греха бунта и непокорности, вследствие центробежной силой гордыни
своей отпавшее от Бога, было далеко отринуто Им и по причине этого выродилось и
вывернулось наизнанку по сравнению с теми духами, которые остались верны
Творцу. Его могущество и власть – обман. Дьявол – творец и вседержитель иллюзий
и лжи, мастер зла, одичавший художник и фальшивомонетчик, несчастное,
отвратительное, злокачественным самоволием пораженное, смрадной гнойной
опухолью ненависти охваченное и злобой исполненное существо. Однако взорам
людей он предстает в своей гипнотической мощи, благовонными маслами умащенный,
в достойные одежды всезнания облаченный и под маской целомудрия скрывающийся.
Дьявол стоит одной ногой в
вечности, но обитает в беспросветном мраке, вне Царства Божия, где во тьме роет
ямы пред очами ослепленных самолюбием, прячась, словно крот от света, от лучей
Божественной любви. Другой ногой стоит он в нашем бренном, временном мире.
Здесь он судорожно и неистово старается уловить человеческие души, стараясь как
можно больше их затащить туда, откуда сам пришел, прежде чем Христос завершит
времена этого видимого материального творения Своего, а тех, которые уже
приготовились, перенесет в некое новое бытие, которое нам сейчас так же
непостижимо, как червю не понять полет бабочки.
Все радости мира сего,
происходящие не от Духа Святого (а жизнь человеческая по большей части именно
Им исполнена), суть дела Люцифера. С пробуждением души и разума приходит
осознание этого факта, и это может оказаться таким ужасным, просто невыносимым,
что человек долгое время остается в ступоре страха и недоумения, покуда,
инициируемый покаянием, не двинется в направлении очищения и Божественной
реабилитации.
Двадцатый век и век только
начавшийся стали тем периодом в истории человечества, в котором наркотики
вместе с остальными синтетическими стимуляторами пустили глубокие корни и
проросли во все слои общества и во все виды повседневной жизни. И наркотики по сравнению
с остальными смертоносными иллюзиями – апогей творчества сатаны, угасшего
светильника, бывшего огненного херувима. Действие наркотика есть не что иное,
как имитация, отражение в кривом зеркале, удачная фальсификация рая и Божьей
благодати, которая есть сущность и носитель жизни и душевного здоровья. Поэтому
у тех, кто, не познав Бога, в мрачной повседневности отведал наркотиков (а
такими было большинство из нас), наркотики захватили и взяли на себя роль Бога,
которую Он должен был иметь и должен играть в человеческой жизни согласно
Своему промыслу от сотворения мира. Вначале наркотики отчасти дают то, чем
Господь Бог владеет в совершенной полноте, чистоте и истине, что приготовил Он
в дар каждому, кто у Него искренне и правильно попросит.
Человек духовно алчущий, но
отведавший наркотик и пристрастившийся к нему, подобен рыбе, проглотившей червя
и попавшейся на крючок. В самом начале рыба чувствует вкус червя и приятное
насыщение. Затем, когда рыболов слегка отпускает леску, она отплывает,
чувствуя, что сыта и свободна. Однако плывет недалеко, ибо рыболов начинает
потихоньку вытягивать леску, и рыбья свобода становится все ограниченнее. Рыба
выбивается из сил, пока не переварит того мертвого червя, и тогда ее,
совершенно изнемогшую, рыболов выбрасывает на сушу и убивает.
Лет двадцать назад, то есть
где-то в начале восьмидесятых, героин официально и свободно вошел в Белград,
распространяемый арабско-албанской наркомафией по весьма доступным ценам.
Предтечей героина, его так сказать предком был опиум, с пятидесятых годов весьма
распространенный среди поколения послевоенной безбожной коммунистической
молодежи. Кокаин был для нас явлением редким, ибо он был дорог, но и этих двух
наркотиков было достаточно для трагического итога, который рос год от года.
Помимо порошков опиума и героина – этих высушенных соков из покрытых струпьями
чирьев грудей сатаны, – можно было потреблять еще несколько одурманивающих
веществ, действующих на нервную систему, не приводящих к смерти, но убивающих
разум, среди которых самыми популярными были ЛСД, галлюциногенные грибы, гашиш
и марихуана.
Сегодня химическая индустрия
отравы и дурмана настолько развилась, что я вообще не берусь перечислить все ее
новшества и даже не знаю, что еще изобрел извращенный человеческий разум.
Поэтому хочу сейчас лишь вспомнить и помянуть все те души, знакомые мне и
незнакомые, которые, в трагедии незнания себя и неведения Бога, загубили свою
молодость и слишком рано, не возмужав и не прожив жизни, покинули этот мир.
Одних помяну, а за других, крещеных, со слезами помолюсь.
Господи, Ты вовремя помог
мне узнать разницу между истинным медом и медом ложным, смешанным с ядом змея.
И теперь я взываю к Тебе молитвой, напоенной слезами, и молю Тебя за всех тех,
кто уже вкушает тот скверный мед или только еще подносит к устам, чтобы Ты
открыл им глаза на это так, как только Ты умеешь, как Ты и меня просветил, ибо
с каждой их новой смертью снова умираю и я.
Суббота, 7 апреля 2001 года
Незаметно прошел год. Это
был тот год, когда я, по неизмеримой Божией милости, обрел истинную веру
православную, возлюбил Бога и постиг Его присутствие как неописуемую любовь
Его, сумев таким образом вырваться из мирского круговорота и обрести душевный мир,
радость и покой. И я не стал бы распространяться далее об этом, если бы не один
необычный случай.
В то время вера моя была еще
нетвердой, недостаточной. Тогда я только начал постигать ее через книги, но в
церковь не ходил. Мой добрый приятель и кум Нинослав, который тогда снабжал
меня духовной литературой, много раз звал меня по воскресеньям в храм. Однако я
всегда отказывался, полагая, что мне «институт веры» не нужен, а я могу
прекрасно молиться и дома, один в своей квартире. Разумеется, это был типичный
самообман неофита, через который проходят многие. Слава Богу, я недолго
заблуждался и довольно скоро понял значение и пользу общей церковной молитвы,
богослужения и – как венец всего – Святого Причастия.
Прошел примерно месяц после
моего обращения в веру, но одна вещь меня все еще мучила: я продолжал курить
марихуану. По правде говоря, после того, как молитва стала частью моей жизни, я
стал курить реже, мучаясь угрызениями совести, однако стоило мне оказаться
вечером в каком-то обществе, где опьяняющая сигарета была делом обычным, я от
нее не отказывался. Даже принимая во внимание мое легкомыслие, невозможно
одновременно служить Богу и тому, что Ему противоположно. Я чувствовал, что
разрываюсь надвое. После каждого такого вечернего времяпрепровождения я чувствовал мучительную, тоскливую пустоту,
длившуюся несколько дней, но потом я с упоением чувствовал, что возвращается
благодать и то приятное молитвенное состояние, когда щемит сердце, и снова
после вдохновенных молитв приходит радость. И тогда я недвусмысленно понял, что
должен сделать окончательный выбор жизненного пути.
Хотя марихуана создает
отчасти физиологическую зависимость и от никотина, потребность иметь
лжеутешение была гораздо сильнее, чем тяга к сигаретам, с которыми я за месяц
до этого довольно легко расстался. Я боялся, что не найду в себе сил на
решительный шаг, но желал этого всем сердцем. И, решившись, однажды вечером
перед сном я долго молился: «Боже, помоги мне порвать с наркотиками!»
Как-то вечером, когда я
сидел за столом и читал Псалтирь: Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду
нуждаться… (Пс 22. 1), я внезапно, полный смятения и удивления, начал
ощущать ту приятную теплоту и переполнение радостью, какую чувствуешь, когда
выкуришь сигарету с марихуаной, но я уже много дней не принимал наркотика. Это
опьянение, без пития и конкретного повода, стало охватывать меня все больше и
сильнее, перерастая в некое прежде мне неизвестное и крайне волнующее
состояние, становясь все возвышеннее, несравненно целомудреннее и приятнее. Но
все же это состояние напоминало – или мне тогда так казалось – действие
наркотического растения, а может, как я сейчас думаю, дух того растения лишь
пытался имитировать то блаженно молитвенное состояние. Ток мыслей остановился,
и мне казалось, что тело мое прозрачно и легко, в груди разгорелся жар, с
которым ни одно страстное желание не могло и сравниться, а разум был кристально
чист и неописуемо мирен. Неизвестно, сколько времени я пробыл в таком
состоянии, когда явственно услышал наставление: «Человек, знаешь ли ты, каким
всемогуществом обладает Господь Бог и на какую высоту Он может вознести тебя
безо всякого внешнего вмешательства, если Сам того пожелает? То, что ты
испытал, только капля в море по сравнению с тем, чтó уготовано тем, которые,
отказавшись от обманчивых утех мира сего, без страха и упрека пошли за Ним.
Потому оставь этот мусор и стань совершенным!» Я был удивлен, даже поражен, а
это состояние постепенно проходило, миновало; я очнулся в своей комнате и
понял, что сижу за столом с книгой в руках.
После того случая у меня
словно открылось некое новое зрение. Мне стало ясно, что духовная жизнь для
меня – единственный путь и единственная цель. Поняв главное: чем меньше земных
утех, тем больше утех небесных, я твердо решил отказаться от всех видов плотского
удовлетворения. Сюда относилось много чего, но прежде всего марихуана,
алкоголь, плотские сношения с женщинами и рукоблудие.
В тот святой вечер в самых
сокровенных глубинах моего сердца я окончательно стал христианином.
Господи, Боже мой, вот
пишу эти строки, а сердце мое горит от радости, лишь вспомню свет, которым Ты
просветил мой тогда еще спавший и помраченный разум. Помоги мне стать и
остаться навсегда верным рабом Твоим, воином Твоим, сыном и наследником Твоим.
Вторник, 5 июня 2001 года
Однажды зазвонил телефон и
раздался хорошо знакомый, дорогой мне голос. Это был мой друг Душан: «Алло, это
Герзич, ты все еще зол на меня?» Он звонил из Торонто. Мы не виделись и не
разговаривали больше года после того злосчастного случая, когда он лишил мня
работы. Я давно уже простил его и часто молился за него, зная, какую жизнь он
ведет. «Как я могу сердиться на тебя, ведь ты мне как брат!» – ответил я и
почувствовал, что он вздохнул с облегчением, и голос его перестал дрожать.
Я очень любил этого
человека, любил с детства, с первого дня нашего знакомства. Зачастую его тон по
отношению ко мне был язвительным из-за преувеличенного озорства, которое время
от времени охватывало его, но я не хотел, да и не мог обвинять его, ибо знал,
что душа у него добрая. За те двадцать лет, что мы были знакомы, наша дружба
проходила через разные фазы, как и в тот злосчастный раз, но он никогда ни
одного шага в жизни не предпринял без меня. Не могу описать, как я его любил, и
никогда не смогу забыть его.
Он собирался перебраться в
Париж. О Канаде он отозвался, что это провинция и что он не может там больше
жить, а в Нью-Йорк не смел возвращаться из-за соблазнов и доступности
всевозможных пороков. К сожалению с Юлией, ставшей в Канаде его супругой, он
развелся. Он не желал иметь детей и, когда она сказала, что ждет ребенка,
склонял ее к аборту. Потому она больше не могла жить с ним, и они расстались.
Это была страшная трагедия, а я помнил, когда и как они познакомились. Об этой
паре знал и говорил весь Белград. Они были символом юной любви, и все немного
завидовали их счастью. В самом начале, когда он еще ухаживал за ней (а нам
тогда было чуть больше двадцати), как-то отправился Душан на свидание к девушке
на своем никелированном мотоцикле, чтобы лишь постоять с ней у подъезда, потому
что тогда он еще не решался переступить порог дома ее родителей. По дороге он
завернул в цветочную лавку, купил больше сотни красных гвоздик каранфил, и весь
этот букет, все эти цветы, как они были, несвязанные, ухитрился засунуть себе
на грудь под кожаную куртку. Подъехав к дому, он вызвал Юлию на улицу, и она
спустилась к нему. Наклонившись, чтобы поцеловать девушку, он рванул молнию
своей летчицкой куртки, и гвоздики, вырвавшись на свободу, осыпали с головы до
ног оторопевшую Юлию и все крыльцо. Да, он как никто другой умел совершенно
по-особому выразить свое расположение тем, кого любил. И ко мне он относился с
такой нежностью, какую я никогда больше ни у кого не встречал.
К сожалению, теперь под
действием многолетнего употребления сильных наркотиков их удивительно
романтичная связь распалась. Перед тем, как отправиться в Европу, Душан
собирался остановиться в Нью-Йорке, чтобы несколько обновить свой гардероб, а
также купить краски и другие товары, необходимые художнику, потому что здесь
все это было весьма недорого. Он искал встречи со мной, и я с удовольствием
согласился. Когда мы наконец встретились, он, смирив свою обычную гордыню и не
глядя мне в глаза, просил простить его. После всего услышанного о последних
обстоятельствах его жизни, у меня душа болела о нем, и я, крепко обняв старого
друга, не позволил ему унижаться предо мной. Мы провели вместе целый день. Я
много рассказывал Душану о моем обращении в веру, о молитве, об иконах, которые
я начал писать, и о беспредельной радости жизни, которую даровал мне Господь
Бог после покаяния и трудов по очищению души. Я изо всех сил старался воочию
показать ему, куда ведет путь, на который он ступил, и где он сможет найти спасение.
Между тем все мое красноречие было напрасно, его нисколько не тронули мои
слова. Силы зла давно уже беспредельно властвовали над ним. Что поделаешь! Я не
хотел настаивать, чтобы не спровоцировать противоположный эффект и чтобы не
получилось еще хуже. Важнее всего было то, что мне выдался случай выказать ему
свою любовь и прощение, что подействовало на него весьма благотворно, ибо я
видел, что давнее прошлое тяжким камнем лежало у него на сердце.
Мой друг Душан уехал в
Париж. После его отъезда мы виделись лишь однажды. Как я и предполагал, он и в
Париже не смог найти мир и покой от одолевавших его демонов, потому что
искушений в этом мегаполисе было ничуть не меньше, чем в Нью-Йорке. Там он
окончательно подорвал свое здоровье. Не зная, куда деваться, и к тому же не
добившись разрешения на длительное пребывание во Франции, он все чаще стал
бывать у матери в Белграде и все дольше оставался там. В Париже он познакомился
с одной замечательной девушкой, очень юной француженкой сербского
происхождения, с которой, возможно, хотел даже венчаться и мечтал о семейном
счастье и детях. Тем временем я вернулся в Старый свет и стал в Сербии монахом.
Душан нередко звонил мне в монастырь и говорил, что хотел бы встретиться. В его
голосе слышалась бесконечная усталость. Наконец они вместе приехали повидать
меня.
И вот (теперь уже через три
года) мы снова встретились и крепко обнялись. Он был болезненно худ и сед. Уже
довольно долго он не принимал героин и был на лекарствах, но видно было, что
пьет, и скрыть это было невозможно. В монастыре Душану очень понравилось,
однако уже на следующее утро они должны были отправляться дальше, и Душан
обещал, что при первой же возможности приедет один и останется подольше, чтобы
немного отдохнуть и поправиться. Я просил его приехать непременно и как можно
скорее. После этого он звонил мне несколько раз. Однажды даже объявил, что
приезжает, но не появился. Примерно через три месяца, точно в день святого
Саввы, игумен сообщил мне, что звонил один наш общий знакомый, и передал мне
записку. На листе бумаги было написано: «Отче Арсений, умер Душан Герзич,
позвони нам!» Внезапно у меня словно отнялись ноги, и я вынужден был
прислониться к стене. Я знал, что здоровье его было подорвано, но не верил, что
он так окончит свою жизнь.
Я плакал о нем каждый день
полных два месяца, как плачу и сегодня, и всегда, когда бы Господь ни впустил
воспоминания о нем в мое сердце. Мать Душана говорила мне впоследствии, что на
его рабочем столе на самом видном месте стояли отпечатанные и ламинированные
молитвы, которые я послал ему, пока он жил в Париже, а за две недели до смерти
(это вероятно было Рождество Господне) пожелал причаститься. И он причастился,
чем невероятно удивил ее, ибо она своего сына таким не знала. Это весьма
утешило меня в моем горе, даже обрадовало. Через сорок дней мы в монастыре
отслужили по нему панихиду, и я, обливаясь слезами, пел «Господи, помилуй!».
Так завершилась жизненная
притча моего несчастного и любимого брата Душана. Господи, прости его душу
грешную, вечная ему память, и да будет земля ему пухом.
Господи, Иисусе Христе,
Сыне Божий, упокой душу почившего раба Твоего Душана. Аминь.
Воскресенье, 29 июля 2001 года
У моего друга и побратима
Душана был очень строгий отец. Он очень рано развелся с женой, однако
по-прежнему время от времени приходил в их дом, чтобы увидеть сыновей. Когда бы
ни приходил ненадолго, бывал очень холоден и суров, всегда по каким-то причинам
недоволен, вечно критиковал Душана и ругал его. В детстве я был в доме Душана
почти каждый день и часто присутствовал при мучительных посещениях этого
жесткого человека, наводившего на меня ужас. Душан всегда звал его «папа» в
отличие от всех нас, называвших родителей «стариками», «предками» или как-либо
еще, но уж никак не «мама» и «папа».
Помню, как Душан на свое
восемнадцатилетие принимал дома гостей и поэтому был совершенно счастлив и
очень важничал. Ближе к вечеру, когда уже начали собираться гости, пришел его
отец и задержался в коридоре, не считая нужным пройти в залу, где ожидающим торжества
гостям предлагали легкое угощение. Вдруг мы услышали, как отец громко и зло
бранит за что-то Душана, потом послышался звук пощечины, и дверь за ним
захлопнулась. В тот момент Душан, красивый, тщательно одетый и причесанный,
радостно возбужденный в этот давно ожидаемый день на пороге совершеннолетия,
готов был провалиться сквозь землю от стыда перед нами, от бессилия и горя.
Такие их отношения длились годами, но Душан и дальше называл его «папа», хотя
мне кажется, что этот человек в те годы менее всего был ему отцом.
Между тем дядя Зоран, отец
Душана, со временем изменил свой характер, правда довольно поздно, когда стала
приближаться старость, а его сыновья уже стали взрослыми людьми. Он наконец
понял, что они стали чужими друг другу и к чему это привело, особенно в отношениях
с Душаном, к какому жизненному результату, но было уже слишком поздно.
Помнится, однажды дядя Зоран, бывший между тем известным хирургом с мировым
именем, во время своей зарубежной поездки заехал к Душану и Юлии в Нью-Йорк.
Случайно и я присутствовал при той встрече. Отец старался по-дружески
приветливо и заботливо расспрашивать об их житье-бытье. Душан отвечал на
вопросы кратко, словно через силу, был смущен и сконфужен. Я все-таки был рад
его посещению и, когда отец ушел, спросил Душана, как он относится к переменам
в характере отца. К моему удивлению, Душан с огорчением заявил, что весь их
разговор был ему странен и неприятен, потому что он не привык видеть отца
таким.
Этот эпизод напомнил мне
одну аллегоричную притчу, в которой говорится: «Растение нужно поливать и
пестовать пока оно молодое, ибо позднее, когда вырастет, задубеет и искривится,
от дополнительного полива будет мало пользы».
Пятница, 28 декабря 2001 года
На прошлой неделе игумен
привез из Белграда одного парня, который был у нас еще ребенком, посещая
монастырь с матерью. Сейчас ему двадцать один год, и с восемнадцати он
принимает героин. Мать родила его вне брака, и с отцом своим он познакомился
как-то при случае, когда уже немного повзрослел. Однако тогда им не удалось
найти общий язык, и эта встреча оказалась почти последней. От природы
сообразительный и красноречивый, он легко нашел работу на радио, в одной из
музыкальных программ. Тогда он и пристрастился к наркотикам. Мать была в
отчаянии и, не зная, что предпринять, обратилась к нашему игумену, умоляя
помочь, принять сына в монастырь на длительный срок, чтобы вырвать его из
пагубной столичной среды и дурного общества. Понимая, что пропадает, и сохранив
где-то в глубине души веру в Бога, парень согласился на ее предложение. И вот
теперь он у нас. Игумен определил ему послушание: помогать отцу Георгию
выполнять разную тяжелую физическую работу. Сейчас это была заготовка дров, и
нужно было пилить бензопилой буковые пеньки, колоть их, перевозить вниз и
складывать в подвале поленницу.
Он был добрый малый и
старался изо всех сил. Когда он прибыл, я вспомнил, что он бывал у нас раньше,
но на этот раз в его лице и в глазах мне ясно виделся героин. На своем веку я,
к несчастью, не раз имел возможность близко общаться с людьми, принимающими
этот тяжелый наркотик, и научился распознавать их лица. Страшно, что все они
после определенного времени начинали походить друг на друга. Героин уничтожал
личные черты и всех их делал одинаковыми. Это выражалось не только в
свойственной всем им изможденности и испитости лица, но и в том, что все они
перенимали облик того, кто в них вселился. И все они, вне зависимости от того,
какими чертами лица обладали, со временем начинали походить на демона героина.
Подобно тому, как все Святые походят на Христа, постепенно воцаряющегося в них,
и становятся живыми Его иконами, так и эти несчастные начинают быть такими же,
как тот, пред кем они преклоняются, становятся «иконой дьявола». Для них героин
стал богом, а он имеет свой характерный лик. Точно так же блудницы, обжоры,
алкоголики, гомосексуалисты, картежники, воры, убийцы и многие другие рабы
различных страстей и пороков после определенного времени прозябания в данном
грехе начинают иметь легко узнаваемую типичную физиономию и становятся похожими
друг на друга. В сущности, они начинают походить на демона, который суть
олицетворение и носитель определенной страсти и которому дано задание их
обмануть, завлечь и поработить тем, что ему свойственно. Если бы я, не дай Бог,
случайно оказался в аду, то сразу же узнал бы демона героина. У своего отца
сатаны он наверняка занимает почетное место, ибо он как никто другой из его
слуг доставляет множество пойманных и покоренных душ человеческих. Думаю, если
бы эти люди пожили на земле довольно долго, чего все-таки не случается, все они
стали бы как близнецы, вернее, вражьи клоны, ибо им героин меняет даже форму
лицевых костей. Подобно тому, как Христос славен во Святых Своих, так и это
злое адское создание «прославляет» себя в тех, кто носит это зло в себе.
Я вижу этого юношу каждый
день и примечаю, как каждая очередная Священная литургия понемногу возвращает
ему тот лик, что дал ему Господь Бог, когда выпустил на этот свет. Если этот
паренек останется здесь подольше, как он обещал матери и игумену, наверняка он
снова станет самим собой. В некоторые моменты я замечаю боль и смятение в его
юном, но уже состарившемся взоре, ибо героин требует свое и не оставляет его в
покое ни днем, ни ночью, однако он с Божьей помощью борется и начинает
понемногу освобождаться от наркотической зависимости. Мы здесь молимся за него,
но что с ним будет, когда он вернется в Белград, это вопрос открытый. Если он
на этот раз не обретет крепкую веру и искреннее покаяние – самое сильное
оружие, – трудно будет ему противостоять пороку, и зло наверняка снова
восторжествует над ним. Я много раз имел возможность видеть это, слышать об
этом и констатировать этот факт.
Помоги ему, Господи, ибо
он все-таки пришел в монастырь, а не в какую-то больницу или санаторий, как
большинство других. Дай ему вкусить от Твоей любви и увидеть, где единственно
истинный источник жизни и утешения. Тебе все возможно. Все они, в сущности,
ищут любовь, которой лишены, а без любви невозможно жить. Поэтому и отравлен
этот свет, где мы живем. Не вмени им во зло, если они, обманутые, двинутся
вспять по пути, ведущем к Тебе, и очисть им души, обрати умы их к Тебе, Солнцу
вечной жизни, здоровья и одной на свете истинной радости.
Вторник, 1 октября 2002 года
В предрассветной мгле, когда
я прочел Псалтирь и Евангелие и начал класть земные поклоны, где-то после
двадцатого поклона я вдруг вспомнил моего любимого друга, покойного Душана, и
меня внезапно охватила глубокая скорбь. Навалилась такая безмерная тоска, что я
начал плакать, потом разрыдался и не мог продолжать класть поклоны. Неодолимая
скорбь и безудержные рыдания сотрясали меня не только потому, что он умер таким
молодым, нет, гораздо больше я сокрушался оттого, что не сумел помочь ему найти
правый путь, чтобы приблизить его к вере в Бога. Я рыдал, чувствуя свою вину и
страдая от угрызений совести, ибо сам я раньше него обрел веру и более был
христианин, и я наверняка смог бы ему помочь, если бы хватило времени. Правда,
в то время, когда я обрел веру, он уже уехал из Нью-Йорка в Канаду, а оттуда в
Париж, но я все равно чувствовал боль сожаления, что не сумел сделать
чего-нибудь для его обращения.
Я стоял в ночной тьме,
прижав левую ладонь ко лбу, и горько плакал о моем несчастному друге Душане. Я
рыдал так, что моя уже отросшая борода была вся мокра от слез. Наконец
успокоившись, я продолжил класть земные поклоны, чтобы исполнить молитвенное
правило, но вскоре опять стал судорожно
всхлипывать. Все же я взял себя в руки и начал молиться всем своим существом:
«Господи Иисусе Христе, упокой душу уснувшего раба Твоего Душана». Я
чувствовал, что пережил не обычный приступ жалости, но Господь хочет, чтобы я
молился за этого умершего, чтобы он там, где сейчас пребывает, ощутил любовь
Божию и любовь своих близких, которые пока еще на этом свете.
После того, как я наконец
успокоился, сердце мое настолько разнежилось и согрелось любовью, что я тотчас
взял четки и, стоя, погрузился в Иисусову молитву. О, как редки подобные
молитвы, когда я так живо ощущаю присутствие Божие в себе, редки, но они все-таки
бывают, причем тогда, когда их меньше всего ждешь.
Потом пришло время идти в
храм. И там, стоя в глубине храма, на протяжении всей утрени до литургии я
продолжил молиться горячо, искренне и так возвышенно, словно я и не на земле
вовсе.
Слава Богу, что осиял
меня вдохновением горячо помолиться за душу моего покойного друга и после
смертельной душераздирающей боли утраты вознаградил меня этим благословенным,
молитвенным, воскрешающим к жизни утром.
Воскресенье, 28 марта 2002 года
Дней десять назад меня
позвали к телефону в канцелярию, сказав, что звонят из Белграда. Решив, что это
кто-то из друзей или родители, я радостно ответил: «Алло, слушаю!», между тем в
трубке послышался незнакомый женский голос: «Добрый день, преосвященнейший
отец!». Голос был немолодой, но незнакомка явно не знала, как обращаются к
монахам. Она коротко представилась и объяснила, что обращается ко мне по
рекомендации нашей общей знакомой в связи с ужасным состоянием ее мужа. Голос
был измученный, она еле сдерживала рыдания. Из ее дальнейших объяснений я
понял, оба они интеллигентные люди, журналисты радио и телевидения, муж
(назовем его брат Н.) – один из основателей популярнейшего белградского
радио-канала, знает несколько языков и объехал весь мир, но, к несчастью, попал
в зависимость от героина. С точки зрения культурологии, оба они – дети и
воспитанники рок-н-ролла и современного искусства. Дело было в том, что брат Н.
в последнее время начал терять контроль над своим пороком, хотя на протяжении
целого ряда лет ему это удавалось (или им по крайней мере казалось, что удается
удерживать контроль), и теперь дом их превратился в ад, а у них маленький
ребенок. Женщина умоляла принять мужа в монастырь хоть на некоторое время,
чтобы помочь ему освободиться от потребности в наркотике, ибо она уже потеряла
надежду спасти его каким-то другим путем. Я ответил, что сделаю все, что в моих
силах. В тот же день к вечеру я изложил игумену весь этот разговор, и он
согласился помочь этому человеку, благословив приехать и побыть у нас.
С ближайшей оказией в
монастырь* //*Речь идет о средневековом сербском монастыре Високи Дечани,
находящемся в Косове, точнее, в Метохии, в «этнически чистом» районе, откуда
косовские албанцы изгнали всех православных сербов. Территория монастыря
окружена колючей проволокой и находится под охраной отряда итальянского КФОР.
Сербы не могут свободно передвигаться по земле Косова, поэтому из Сербии в
монастырь можно попасть только под охраной вооруженного конвоя миротворцев
после предварительного согласования надлежащих документов с оккупационными
властями. Здесь и далее примечания
переводчика.// прибыл и брат Н. В то утро, когда мы вышли из церкви, я
заметил, как он сидит под сосной у источника: понурившись, опустив голову, с
догоревшей сигаретой в руке, бледный и небритый – типичный наркоман. У меня
вдруг потемнело в глазах, ибо я вспомнил такие же лица из дней моей молодости,
и меня охватила неожиданная слабость, но что же делать, я обещал его жене, что
мы его примем, и теперь не мог отказаться. Я подошел, и мы познакомились. Пока
мы разговаривали, я внимательно изучал его. Несмотря на изможденный вид, видно
было, что он симпатичный и добродушный малый, но только очень больной. После
трапезы я пригласил его в иконописную мастерскую на кофе, чтобы познакомиться
поближе. Мы сели, и он стал рассказывать о себе. Классическая трагедия
белградского наркомана. Раздоры между родителями с юных лет, потом их развод,
редкие встречи и конфликт с отцом, неспособность матери наладить близкие
отношения и предложить истинную и здравую любовь. А после, разумеется,
наркотики. Уже в двенадцать лет первый опыт с гашишем и опиумом, затем все
остальное, заканчивая героином. Но в то же время, юноша умный, талантливый,
интеллигентный, образованный, информированный, с прекрасными манерами. Трагедия
нашего времени, как, впрочем, и любого другого времени, в том, что человек
живет и растет вне Церкви, без Бога.
Не знаю, что именно моя
знакомая наговорила ему о моих мнимых целительских способностях, ибо она всегда
склонна преувеличивать, только он не захватил с собой никаких лекарств, чтобы
легче перенести абстиненциальный кризис, и я узнал об этом только потом. В тот
день он чувствовал себя хорошо, и монастырь, и братия пришлись ему по нраву.
Разговор наш получился долгим, и он полностью раскрылся предо мной. Потом мы
пошли в библиотеку, и я дал ему несколько духовных книг, чтобы он читал, пока
находится в монастыре. До Пасхи оставался примерно месяц, и он рассчитывал
провести это время у нас.
В тот же день к вечеру,
когда я после завершения работ в иконописной мастерской встал на молитву у себя
в келье, зазвонил телефон, и меня вызвали из монашеского корпуса, чтобы я
срочно пришел, ибо брату Н. стало плохо. Его разместили в комнате для гостей на
втором этаже, где уже жили пять человек, в основном молодежь. Я вошел и увидел,
что все встревожены, а брат Н. сидит на кровати в трех джемперах, накрытый еще
тремя одеялами, обливаясь холодным потом и дрожа от какого-то несуществующего
холода. Этого я и боялся. Я подошел к нему ближе, но это был теперь словно и не
тот человек. Того добродушного взгляда не стало, и теперь у него был совершенно
другой лик с каким-то хитрым и злым выражением лица. Лишь увидев меня, он
набросился на меня с бранью, словно я по каким-то причинам виноват, что ему
стало плохо. Я не растерялся и ответил ему твердо и резко, но все-таки
заботливо и без гнева, и он немного опомнился и начал жаловаться, что не
ожидал, что так быстро и так плохо почувствует себя уже на следующий день пребывания
в монастыре. Он стал требовать снадобий для облегчения мук, ибо не мог вынести
кризис ломки, которая еще только начала охватывать его. Мне стало ясно, что
предстоит тяжкая ночь, и только тут я понял, что он не взял с собой никаких
медикаментов, и это больше всего меня обеспокоило, хотя моя знакомая по
телефону говорила, что у него будет фенадон,
без которого «сойти с иглы» и покончить с героином настолько тяжко, что почти
невыносимо. Если бы я это знал, то ни за что не согласился бы, чтобы он в таком
состоянии и без сильных болеутоляющих средств прибыл к нам. И теперь я оказался
в незавидной ситуации, взвалив на себя этакое бремя.
Только начинало вечереть.
Сначала я попытался поговорить с ним и как-то успокоить, уговаривал держаться,
ибо это для него счастливый случай очиститься и излечиться, и обещал, что
завтра утром непременно вызовем врача с базы итальянских миротворцев, и он принесет
лекарства, которые облегчат ломку, и он легче перенесет кризис. Однако брат Н.
был уже совершенно не в себе и абсолютно ничего не понимал из того, что я ему
говорю. Он лишь повторял без конца, что ему ужасно плохо и он должен срочно
получить дозу, иначе сойдет с ума. Он угрожал, что выбросится из окна или что
один отправится к албанцам в поселок Дечани, и выкрикивал прочие бессмыслицы.
Время от времени он приходил в себя, извинялся и слушал, что я говорю, но потом
снова начинал стенать и угрожать. Другие люди, жившие с ним вместе в комнате,
тоже пытались, каждый на свой лад, как-то образумить его и успокоить, однако он
вдруг стал дерзко и даже агрессивно огрызаться на их слова. Явно чувствовалась
злая сила и демон, в чьей власти он находился. За те несколько часов, что он
вышел из мастерской, произошла такая трансформация личности, что это было
просто невероятно и ужасно страшно.
Я вышел посмотреть, что в
нашей аптечке имеется из седативных препаратов, но он поспешил предупредить,
что на него ни диазепам, ни бенседин, ни тому подобное вообще не
действует. Из сильных болеутоляющих я нашел только тродон, баралгин и новалгетол в апмулах. Все три лекарства
я смешал в одном шприце и сделал ему укол в мягкое место. Лишь только он
почувствовал, что игла коснулась тела, как у него вырвался вздох облегчения,
хотя я еще и не начал вводить лекарственную жидкость. И все-таки после укола
ему стало легче. Около семи вечера он сказал, что попробует заснуть. Я посидел
около него еще немного и, заметив, что брат Н. несколько успокоился и задремал,
предупредил остальных в комнате, чтобы меня тотчас позвали, если опять что-то
случится, а я пойду к себе в келью немного отдохнуть. Я надеялся, что брат Н.
проспит до утра, ведь я ввел ему сильнейший коктейль из обезболивающих, и нам
обоим завтра утром будет легче.
Между тем уже через два часа
телефон зазвонил снова: «Отец Арсений, приходите скорей, брат Н. проснулся и
требует вас!». Я тотчас прибежал, но картина была прежняя: мольбы о помощи,
холодный пот, сильная дрожь, бессвязные слова. Попытки втянуть его в разговор
успеха не имели. Губы его покрылись каким-то беловатым налетом и потрескались.
Я вышел, чтобы приготовить ему чай, и он тотчас выпил целую чашку. Обоим нам
было ясно, что в эту ночь о том, чтобы выспаться, не может быть и речи, а
также, что его пребывание в монастыре завершится гораздо раньше, чем мы
наметили вначале. Я видел, что все разговоры бессмысленны, и замолчал, сел на
стул возле его кровати и начал про себя молиться, а он стонал, бормотал что-то
себе под нос и раскачивался вперед-назад. Прошло минут десять, и мне в голову
пришла мысль, что нужно бы принести из церкви богоявленской святой воды и дать
ему выпить, ибо ничто другое не помогало. Получив благословение отца Саввы, я
принес ему немного святой воды в кофейной чашечке. Я объяснил брату Н., в чем
дело, и посоветовал, помолясь Богу, испить водицы, чтобы облегчить свои муки.
Он меня послушался и выпил до последней капли, а я отправился на первый этаж,
чтобы приготовить ему еще чашку чая. Однако не успел я спуститься, как меня
позвали обратно. Оказалось, что, лишь я вышел, брат Н. почувствовал тошноту и
он, кашляя, рыгая и корчась в судорогах, изверг из себя ту пару глотков святой
воды, и теперь ему стало еще хуже. Увидев меня, он громко закричал каким-то не
своим, совершенно изменившимся голосом: «Отец Арсений, что вы мне дали?! В
животе горит! Никогда в жизни мне не было так плохо!» С какой-то неописуемо
ужасной гримасой на лице он без конца выкрикивал и выкрикивал эти слова. Я и
сам остолбенел от изумления и испуга, увидев, какое действие оказала на него
святая вода. Поистине, мы стали свидетелями одержимости дьяволом, которая
встречается только в книгах. Брат Н. продолжал совершенно изменившимся хриплым
голосом стонать и почти рычать. Все находящиеся в комнате хранили молчание,
потрясенные сознанием того, что стали свидетелями явного присутствия самого
дьявола, опаленного, перепуганного и сведенного с ума богоявленской святой
водой. Лишь вкусив от святыни, ему стало по-настоящему плохо.
Чтобы больше не волновать
обитателей этой комнаты, я повел брата Н. вниз в трапезную, где уже была готова
джезва чая из валерианы. Брат Н. сидел за столом, дрожа и беспрерывно повторяя,
что никогда ему не было так плохо, как когда он выпил «эту воду». Было ясно,
что это бес в нем кричит о помощи, и я решил еще раз дать ему святой воды. Я
вышел в церковь и принес воды. Он глядел на меня, словно я даю ему каустическую
соду, однако, видя мою непреклонную настойчивость, согласился принять чашку. Он
перекрестился, выпил глоток – и снова все повторилось. Через пару минут на него
напала икота, он поднялся и бросился в туалет. Я поспешил за ним. Он едва успел
добраться до раковины, как его начало выворачивать наизнанку; он как-то странно
подергивался и то рычал, то повизгивал. Я держал его голову, уговаривал
успокоиться и от всей души молил Бога, чтобы Он помог нам обоим, ибо ничего
подобного я никогда в жизни не видел и не испытывал. Когда мы вернулись в
трапезную, лицо его было землисто-серым, взгляд мутный, и весь он казался
полностью опустошенным. Я попытался объяснить брату Н., что на самом-то деле,
несмотря на все его муки и страдания, очень хорошо, что он именно так реагирует
на святую воду, ибо в этом ясно видно ее сильнейшее действие на злые силы,
которые паразитировали на нем многие годы. Однако он не слушал и только
повторял, что никогда еще ему не было так плохо.
Совершенно сломленный, он
остался сидеть в трапезной, а я пошел искать отца Даниила, иеромонаха, чтобы
теперь исполнить то, что мы, наверное, должны были сделать с самого начала –
прочитать над ним молитвы у раки с мощами святого короля Стефана Дечанского.
Услышав мою просьбу, отец Даниил с беспокойством признался, что никогда не
занимался отчиткой бесноватых и боится, что не готов к этому. Тогда я
посоветовал, если он не хочет читать молитвы на изгнание злых духов, пусть
прочитает те молитвы, что читают тяжелобольным. На это он согласился. Я
осторожно сообщил об этом брату Н., но он к моему большому удивлению с радостью
согласился и тотчас отправился с нами в храм. В тихом и мирном полумраке храма
мы подошли к раке со святыми мощами. Брат Н. опустился на колени и обхватил
руками угол каменного саркофага. Я зажег свечи, отец Даниил облачился в
епитрахиль и начал молитву, а я пел и отвечал на ектении. Молебен длился минут
двадцать пять. Брат Н. был недвижим, и мне даже показалось на миг, что он или
заснул, или потерял сознание. После завершения молебна он молча спокойно пошел
за нами в корпус. Я решился дать испить ему святой воды в третий раз, и теперь
его, слава Богу, не вывернуло наизнанку. Он признался, что ему полегчало, но
лучше всего он себя чувствовал, когда стоял коленопреклоненно в храме перед
ракой с мощами, но когда вышел из церкви, снова стало хуже, хотя и не так
плохо, как было до молебна. Это признание меня весьма обрадовало, и я про себя
возблагодарил Господа Бога и молился о дальнейшей помощи.
Наконец мы вернулись в его
комнату, и он сказал, что попробует заснуть. Было уже около полуночи. Все
спали, а я сидел рядом с его кроватью. Я боялся оставить его и так просидел,
читая и молясь, до двух утра, а он, натянув на себя все, что было, вскоре заснул.
Убедившись, что брат Н. крепко спит, я на цыпочках вышел из комнаты и
отправился в свою келью, чтобы хоть немного соснуть, ибо я страшно устал от
всего этого. Я лег, решив, что в половине пятого, когда начнется служба, я в
храм не пойду, но пойду к семи уже на литургию, чтобы поспать хотя бы
четыре-пять часов. Однако около пяти меня снова вызвали из гостевого корпуса,
ибо брат Н. проснулся, спустился в гостиную и желал меня видеть. Разумеется,
демон, который столько лет удобно обитал в нем и высасывал его жизненную
энергию, не мог быть сражен одной единственной молитвой и ночью, проведенной в
монастыре, но получил лишь первый ощутимый удар. Теперь бес оправился от удара
и продолжил мучить брата Н., ввергнув в тяжелейший абстиненциальный героиновый
кризис.
Мы оба решили, что брат Н.
не может больше оставаться в монастыре, и потому я должен буду отвезти его в
Белград в ближайшее время. Такой случай вскоре мог представиться, так как на
военной базе итальянских миротворцев уже был заказан конвой сопровождения для
послушника Звездана, который должен был на днях ехать на микроавтобусе за
продуктами. Такой поворот событий меня совершенно не устраивал, ибо я
рассчитывал весь Великий пост провести мирно, не выходя никуда за пределы
монастыря. Оказавшись втянутым в это дело, я не хотел перепоручать заботу о нем
кому-либо из братии, которые поведут автомобиль, но не имеют никакого опыта
обращения с наркоманами. Я не смел и подумать о том, чтобы довезти его только
до Берана или до Нови-Пазара и там оставить в таком состоянии на автобусной
станции, предоставив дальше самому добираться до дома. Просто я был поставлен
перед свершившимся фактом, что должен сам везти его в Белград.
И хотя было принято решение
ехать, все же я с беспокойством думал о том, как выдержу с ним еще двадцать
четыре часа. Между тем по Божьему промыслу, отец Ксенофонт, который обычно
заказывает конвой сопровождения, сказал мне в полдень, что появилась возможность
(а это случается чрезвычайно редко) получить конвой до горного перевала Кула
вечером того же дня. Это звучало как спасение, но я все-таки не мог поверить
такому везению, так как обычно мы должны были заказывать сопровождение на
итальянской базе КФОР по меньшей мере за двое суток до выезда. И все-таки, сам
не знаю отчего, итальянцы предложили в тот же день в восемь вечера отправиться
в путь. И брату Н., и мне сразу стало легче на душе.
Наконец мы тронулись.
Учитывая, что я устал чрезвычайно, и мне предстояло всю ночь быть за рулем до
Белграда, я перед выездом выпил чашку крепкого черного чая, ибо чувствовал, что
не выдержу, особенно в те часы перед рассветом, когда нестерпимо овладевает
сон. А он, несчастный, уже через полчаса, когда мы проезжали через Печь, лишь
заработал его мобильник, начал обзванивать своих знакомых и соучастников
порока, расспрашивая, кто может продать ему героин сразу по приезде в Белград.
Мне было крайне противно после стольких лет снова оказаться в мире наркомании и
отчаяния. Наконец он сумел найти одного дилера, который обещал ждать его до
половины третьего завтрашнего утра. Вряд ли мы смогли бы прибыть вовремя,
однако брат Н. все-таки твердо обещал быть, боясь потерять эту последнюю
возможность. К моему ужасу, наркодилером оказалась одна молодая женщина,
имевшая маленького ребенка, которая жила продажей героина. Вот ад на земле!
Брат Н. немного успокоился, когда договорился с ней о встрече, но чувствовал
себя по-прежнему плохо. Временами он судорожно хватал воздух и задыхался,
жалуясь на сердце. Мне было жаль его, и я жал на газ, чтобы прибыть в Белград
как можно раньше, чтобы он смог купить ту свою отраву и так хотя бы обманом
облегчить свое состояние. Было совершено невероятно, как я мог, сам того не
ожидая, оказаться в такой абсурдной ситуации.
Чай бодрил меня, и мы
буквально летели по шоссе. Не зная моей предыдущей жизни, он искренне
удивлялся, как может какой-то монах так легко и уверенно вести автомобиль на
большой скорости, да еще ночью. Тогда я начал понемногу рассказывать ему о
своем прошлом, о том, что я знавал многих, живших так же, как он, которых нынче
уже нет в живых. Он, по сути, был человек умный и осознавал свое состояние, и
пока я ему вдохновенно говорил о Боге, душе и наркомании, он только молча
вздыхал. Я, чувствуя, что он слушает меня внимательно, не щадил его нисколько и
не утешал, но говорил откровенно, где он оказался и что его ожидает. Во время
пути он немного разговорился, и я узнал о нем довольно много, доселе мне
неизвестного.
Время пролетело незаметно, и
вскоре мы оказались на окраине Белграда. Мы опаздывали минут на сорок, но он
верил, что агент ждет его и примет. Когда мы подъехали к дому на Вождовце, где
жила та продавщица белой смерти, я помог ему вытащить сумку из багажника и
протянул руку на прощание. Он был совершенно смущен, сгорал от стыда и только
пробормотал: «Отче, простите меня, не знаю даже, что и сказать». Я ответил:
«Ничего, брат, прощай, не поминай лихом».
Я не особенно злился на
этого человека, хотя он неожиданно принес мне столько волнений, каких я редко
испытывал, и вдобавок вытащил меня из монастыря во время Великого поста, чего я
особенно не желал. Когда мы расстались, я почувствовал облегчение и направился
на подворье нашего монастыря в Земуне, надеясь, что никогда в жизни больше не
встречу его и постараюсь забыть как можно скорее. В этот свой приезд я не хотел
видеть ни родителей, ни друзей, ни сам Белград. Я собирался пробыть в нашем
доме до отъезда назад на Косово, а возвращаться надо было в три часа пополудни.
Я лег спать уже перед рассветом, в половине четвертого, но не мог заснуть, то
ли от того крепкого чая, то ли от тех невеселых впечатлений. Скорее всего, меня
мучили сомнении и догадки, отчего Господь попустил, чтобы все это так
случилось, и возможно ли, что приезд брата Н. в Дечани и моя попытка пойти ему
навстречу и помочь, были только некой бессмысленной тратой времени и напрасным
промахом.
Заснул я поздно, и тотчас
зазвонил телефон. Была почти половина восьмого. С удивлением я узнал голос
брата Н.: «Отец Арсений, простите, что звоню так рано, но я боялся, что Вы уже
уехали. – Голос звучал серьезно, взволнованно, но нормально и собранно, совершенно
не так, как накануне. Ясно, что он принял нужную ему дозу героина. У этих
несчастных наркотики после определенного времени перестают давать какое-то
особое удовольствие, но становятся необходимы, чтобы их организм мог просто
нормально функционировать. – Отче, хочу вас поблагодарить, что Вы показали
столько любви и терпения ко мне, хотя видели меня в первый раз в жизни, а я
этого вообще не заслужил. Умоляю, попробуйте понять меня и простите, если
сможете! – Его звонок меня поразил и тронул. Я уже думал было, что он давно
забыл, и как я выгляжу, и как меня зовут, учитывая, в каком он был состоянии.
Между тем было не так. – Отче, – продолжил он, – для меня очень важно, чтобы Вы
перед возвращением в монастырь смогли бы, если найдете время, заехать ко мне,
познакомиться с моей семьей». Эти слова меня еще больше поразили, обрадовали и
дали надежду, что не все было напрасно. «С удовольствием заеду к вам, брат Н.»,
– ответил я. И мы договорились, когда и где встретимся.
Он ждал меня поблизости от
своего дома, и я едва узнал его – настолько к нему вернулся нормальный вид,
словно это был другой человек. Он поцеловал мне руку здесь же, на улице, перед
множеством прохожих, и искренне обнял меня, словно родного. Я немного опешил,
не ожидая такого проявления близости, и почти не знал, как себя вести при такой
бурной встрече. Однако одно было ясно: этот человек страстно жаждал заботы и
любви.
Квартира выглядела гораздо
шикарнее, чем я ожидал, и его супруга тоже. Ребенок был в детском саду. Оттого
что был пост, я попросил еще по телефону сварить для меня картофель на воде,
чтобы я смог у них пообедать перед тем, как отправлюсь в обратный путь. Между
тем вместо запланированных тридцати минут мое посещение затянулось на два с
половиной часа. Эти двое людей просто алкали слышать слово Божие, и я не мог
оставить без внимания их чаяния. И, как это обычно бывает в таких ситуациях,
Господь, по их вере и жажде, отворил мне уста, и я те два часа говорил
откровенно, вдохновенно, с любовью. Эта беседа произвела сильнейшее впечатление
на обоих. Брат Н. обратился ко мне искренне, словно дитя: «Отче, Вы отворили
передо мной двери совершенно новой жизни, жизни настоящей, какой я до сего дня
не знал». Суть моего наказа была в том, чтобы он не смел питать иллюзии, что
сможет при желании совладать с пороком, напротив, он только теперь познает всю
тяжесть борьбы с сатаной, однако благодаря своим серьезным усилиям, вере и,
прежде всего, Божией помощи, возможно, сумеет в обозримом будущем победить то
зло, которое так долго властвовало над его существом. Его супруга только лила
слезы во время беседы, но мне кажется, что это были слезы надежды, а может, и
радости, но не слезы отчаяния, которые она наверняка частенько проливала до
этой нашей встречи. Расстались мы после его твердого обещания продолжить всеми
силами жить так, как мы договорились, и после моего обещания не забывать его в
моих ежедневных молитвах.
Возвращаясь назад в
монастырь, я, полностью поглощенный и потрясенный событиями прошедших трех
дней, размышлял об этом человеке и о многих других, знакомых мне и не знакомых,
которые жили подобной жизнью. Одно время я только молился и плакал, вспоминая своего
любимого друга Душана и перенося в душе ту же любовь и на брата Н., понимая,
насколько тяжело этим людям увидеть истину и изменить свою жизнь.
Господи, Тебе все
возможно, спаси, помоги и исцели нас, несчастных, грешных и слабых чад Твоих,
овечек заблудших.
Понедельник, 14 октября 2002 года
Сегодня праздник Покрова
Пресвятой Богородицы. Благослови Господь оказаться нам под тем Покровом,
который защитит и убережет нас от всевозможных ужасов, скрытых под светлой
улыбающейся маской легкой земной жизни, поджидающей нас с самого раннего
детства и на протяжении всей жизни пытающейся нас уничтожить, по возможности,
как можно ужаснее, чтобы рыдали ангелы, но насмехались и глумились люди и
демоны.
И сегодня мне хотелось бы
вспомнить некоторых людей времен моей юности, чьи жизненные истории, вроде
жизни Душана, не слишком красивы и привлекательны, но поучительны для грядущих
поколений. Надеюсь, перелистывая чужие книги жизни, они найдут в свей жизни
похожие моменты и ситуации и, опомнившись вовремя, не впадут в тот же грех,
который может им дорого обойтись, даже еще дороже того, что считается дорогим.
Я говорю преимущественно о
поколении, родившемся в конце 50-х и начале 60-х годов, к которому относилось
большинство моих друзей и знакомых. В те далекие времена, когда нам было
примерно по четырнадцать лет и мы учились в старших классах школы, начали формироваться
и выделяться особые общественные группы. Я жил, как тогда говорили, в «колонии
министерства транспорта» вблизи грандиозной развязки автомобильных дорог,
граничившей с самыми элитными районами Белграда: Дединье, Топчидерска звезда и
Сеньяк, где обитали в основном политики, министры, высокие военные чины,
богатые предприниматели, врачи, адвокаты и люди искусства, сумевшие угодить
режиму, одним словом, элита, «сливки» общества коммунистических 70-х и 80-х
годов. Большинство моих друзей и подруг были детьми этих вышеупомянутых
деятелей, и я часто проводил время в их домах. Мои родители не принадлежали к
этому сословию, однако по каким-то причинам дети с Дединья с радостью
приглашали меня к себе и довольствовались моим обществом, находя во мне нечто
общее с ними по духу и интересам. Мой покойный друг Душан, сын знаменитого
хирурга и главного врача Белградской хирургической клиники, тоже был из тех
мест, и мы двое как неразлучная пара мальчишек были самыми любимыми гостями во
многих из тех домов. По моему твердому убеждению, то были самые безбожные
времена за всю историю сербского народа. Жилось тогда весьма приятно и
беззаботно. Иосип Броз Тито непоколебимо стоял у власти, Югославия имела самый
привилегированный статус в мире (в отличие от нынешнего, совершенно
противоположного положения). Деньги были, работали мало, и самым важным
считалось умение весело проводить время в путешествиях, покупках и всякого рода
забавах. Так мы и росли.
В то время я познакомился с
Мирой Миятович, дочерью Цвиетина Миятовича, государственного деятеля, который
стал первым президентом Югославии после смерти Тито. Жили они в Дединье,
неподалеку от музея «25 мая» и резиденции Тито, в роскоши и изобилии, на вилле,
полной дорогой стильной мебели, художественных полотен, хрусталя и китайского
фарфора. Кладовые ломились от разнообразных деликатесов, которые подчас даже
выбрасывали, а перед въездными воротами стояла милицейская будка, и дежурный
милиционер тщательно проверял каждого посетителя. В отличие от этих
недостижимых коммунистических богов, массы тружеников прозябали в долгах,
будучи систематически гипнотизируемыми вероломно задуманными ежедневными
долгими политическими речами, в которых, по сути, ничего не говорилось,
бесстыдной ложью и пустыми обещаниями. Мать Миры умерла рано, и отец женился на
популярной актрисе театра и кино Мире Ступица. В отличие от него, она была
светская львица, весьма культурная и приятная особа. Я никогда не мог понять,
как могли сойтись двое таких разных людей.
Товарищ Миятович был
человеком крутого нрава и характера тяжелого, коммунист-ленинец, кому
единственными святынями были коммунистическая партия и так называемая
«народно-освободительная война». Больше всего он любил рассказывать, как они,
молодые коммунисты и пролетарии, воевали и боролись с немцами и ненавистными
четниками*//*Четники – военные формирования времен Второй мировой войны,
созданные на основе регулярной армии Королевства Югославии под командованием
генерала Драголюба Михайловича, боровшиеся «за веру, короля и отечество» против
фашистов и коммунистов Тито.// Слова «Бог» и «церковь» были в этом доме под
запретом, и всегда следовало быть осторожным, чтобы случайно не коснуться в
беседе этих понятий, потому что сразу же последовало бы грубое третирование и
проверка, хотя мы тогда были совсем еще детьми. У Миры была еще младшая
сестренка Майя, и обе они были удивительно добрыми созданиями. Миру я любил как
родную сестру, а в Майю, пожалуй, был немного влюблен. Отношение их отца к ним
и его воспитание можно назвать, в лучшем случае, пытками. Девочки были обязаны
смотреть все политические передачи, которых в то время на телевидении было
очень много, затем программу «Дневник» (дневные новости) – главный информатор
всех бессмыслиц режима, а также все пропагандистские фильмы и сериалы, которые
представляли собой одно из главных средств «промывания мозгов». И они не только
должны были все это смотреть, но он часто проверял, не обманывают ли они его и
правильно ли все усвоили. Когда случалось, что отец заставал у дочери гостей,
он выстраивал нас вдоль стены и спрашивал, кто из нас принимает участие в
пропагандистских акциях, являемся ли мы активными членами Союза
социалистической молодежи или даже членами партии. Видя, что никого из нас не
интересует то, что так ему дорого, он оставался весьма недоволен, был
разочарован обществом своей старшей дочери и не скрывал этого от нас. К
счастью, таких встреч было мало. Вообще говоря, это был просто очень несчастный
человек, только он и сам не сознавал этого и переносил это на своих дочерей.
И, как следствие, там, где
не было Бога, молитвы и утешения Духа Святого, должно было появиться некое
другое утешение; и те юные пустые души приняли то другое, что было широко
доступно и что предлагало ложное ощущение счастья, временно стимулировало творческий
подъем и составляло богатое (внешне) содержание тех лет нашей юности. Этим
«утешением» были наркотики. Хуже всего был тот факт, что достать наркотики было
очень легко, словно полиция на эти вещи и внимания не обращала, случайно или
специально, неизвестно. Начинали понемногу, с легких наркотиков, однако
постепенно это стало стилем жизни и неразлучным другом в любой ситуации,
особенно среди тех, кто «был в струе», но чье положение в родительском доме
было самым тяжелым, хотя по тогдашним меркам считалось самым привилегированным.
Неким чудом и чьими-то
молитвами я сам мало поддавался этой душевной отраве, и большинство моих друзей
именно за это меня и любили, чувствуя во мне истинную радость жизни, которой
они сами были отчасти обделены. В моем доме все же, хоть и недостаточно, имели
понятия о Боге, Церкви, иногда кратко молились и отмечали «крестную
славу»*//*Крестная слава – семейный православный праздник в честь святого
покровителя семьи, который в коммунистической Югославии был под запретом.//.
Это были щит и якорь, которые хранили меня от окончательной погибели.
В начале 80-х годов началось
новое увлечение рок-н-роллом. Мы стали заниматься рок-музыкой, создавать
рок-ансамбли и выступать перед публикой. Скоро мы стали гордиться своим
положением в обществе. Молодежь всей страны обожала нас как своих кумиров и
недостижимых идолов. Мы были уверены, что обладаем выдающимися талантами, но не
подозревали о Талантодателе, и это оказалось, по сути, нашим смертным
приговором. Я говорю от первого лица, ибо и я был частью всего того действа,
разве что не на передовой линии этого фронта, но на один шаг отступя. Вся наша
жизнь уже тогда стала совершенно немыслима без наркотиков, неотделима от них.
«Секс, наркотики и рок-н-ролл!», «Спеши жить, умри молодым, и будь красив в
гробу!» – вот лишь некоторые из лозунгов и паролей этого стиля жизни. Так было
во времена поколений «хиппи» и «битников», так было в наше время, и будет во
время последующих поколений, когда некие другие юнцы будут делать то же самое
или нечто очень похожее на то, что творили мы.
Рок-н-ролл или любое другое
направление современных электромузыкальных стилей нерасторжимо связаны с
наркоманией, вернее, рок-музыка суть олицетворение самой наркомании, ее
выражение. Не бывает рока без какого-либо внешнего искусственного стимулятора,
но если все же есть, тогда тут замешана либо сексуальная мутация, либо
перверсия, либо какая-то другая деформация сознания или странность, которые
когда-нибудь обязательно выйдут на свет Божий.
Те неопытные и
неосмотрительные энтузиасты, которые сегодня думают как-то соединить
Православие с рок-музыкой и таким образом «освятить» рок, не осознают, что
пытаются соединить свет и тьму, мед и яд, жизнь и смерть, Бога и сатану. Вместо
«освящения» рока может получиться только осмеяние Церкви и надругательство над
Православием. Сам ритм рок-музыки, который и является ее сердцем вне
зависимости от текста, тревожит и опустошает. После быстро проходящего
«доброго» расположения духа, он вызывает тоску, подавленное состояние и желание
поскорее снова окунуться в тот же анестезирующий ритм, замыкая этот порочный
круг, то есть рок-музыка – символ самой наркомании. Само собой разумеется, что
это не может быть введено в Церковь, и абсолютно не согласуется с молитвой и
душевным покоем, происходящим от нее. Потому, те церковные лица, которые
действительно хотят помочь увлекшейся роком молодежи, вместо того, чтобы
пытаться ввести в Церковь рок-н-ролл, должны постепенно выводить этих молодых
людей из плена рок-музыки, чтобы мудро и последовательно полностью погасить в
них желание слушать рок-музыку, что в результате одновременно приведет и к
угасанию тяги к химическим стимуляторам. Учитывая, что речь идет в основном о
творческих, интеллигентных личностях, людях искусства, их нужно знакомить с
вечными непреходящими ценностями, к которым относится духовное искусство, в
первую очередь, иконография и художественная резьба по дереву, а также
церковное пение, особенно то византийское пение, для изучения и овладения
которым, для постижения его глубины и красоты нужно пройти целый академический
курс. В тот же ряд входит и духовная поэзия, как и любой другой вид искусства,
который пронизан религиозными чувствами.
Весьма поучительным примером
является то, что произошло с членами знаменитой культовой рок-группы «Екатерина
Великая»*//*Рок-группа «Екатерина Великая» была более известна как «ЕКВ»
(произносится «ЭКБ»).//, которую обожали сотни тысяч молодых по всей бывшей
Югославии. Первым от героина очень молодым умер Ивица по прозвищу Вд – может,
самый талантливый и самый великий ударник, которого когда-либо знал Белград. Он
столь прекрасно владел ритмом, что мог выступать солистом на ударных или как
полноправный человек-оркестр. Это была добрая душа, но несчастный раб опия.
Затем ушел из жизни руководитель группы «ЭКБ» Милан Младенович – гитарист,
певец и весьма одаренный композитор. Он не был типичным наркоманом, но все же
достаточно принял той отравы. По неизвестным причинам он получил рак
поджелудочной железы и угас за два месяца в полном расцвете сил. Третьим был
бас-гитарист и певец Боян Печар, мой близкий друг юности. Долгое время, еще до
«ЭКБ», он выступал вместе с Мирой Миятович и возглавлял рок-группу «Талас» (волна),
где Мира была солисткой, и они совместными усилиями рушили свое здоровье. Он
закончил свой земной путь в Лондоне, где пытался порвать с героином, но было
уже слишком поздно. Организм его настолько был подорван, что отказывался
нормально функционировать, и он не мог больше контролировать мочеиспускание и
даже не замечал этого, невзирая на то, где он находился: в кровати или за
столом полностью одетым. Одна наша общая знакомая из Лондона приняла его в
своем доме и заботилась о нем все его последние дни. Случалось, что ей
приходилось мыть его, такого поганого и смердящего, как впавшего в детство
старца. В Сербию на собственные похороны он вернулся в цинковом гробу.
После этих троих
преставилась клавишница Маргита Стефанович, знаменитая «Роковая Маги»,
четвертый член группы «ЭКБ» – девушка из хорошей семьи, талантливая пианистка и
дипломированный архитектор, о которой грезили многие парни, но она сама
выбирала, принимала и отвергала, кого хотела. Она славилась своим
промискуитетом и блудной жизнью. Помнится, когда группа «ЭКБ» была на пике
своей популярности, одна наша приятельница принимала у себя гостей в день своей
«крестной славы», и на той «славе», которую сегодня никто не мог бы назвать
этим дорогим именем, Маргита с одним известным молодым актером и певцом
занималась непотребством в глубине двойных входных дверей в дом. Странно, как
тогда не разверзлась земля, чтобы обоих их поглотить, и не поразил их огненным мечом
сам Святой, чью память в тот день прославляли. В конце жизни Маргита, отекшая
от наркотиков, лекарств и алкоголя, потерявшая почти все зубы и прекрасные
длинные темные волосы, настолько изменилась, что превратилась в уродину,
которой все чуждались и от которой бежали в страхе, чувствуя жалость и
отвращение. В один момент, за два года до смерти, она сумела немного взять себя
в руки. Она вставила искусственные зубы, и одутловатость отчасти спала. Однако
стоило ей начать с кем-либо разговор, она, когда-то эрудированная и быстрая
разумом интеллектуалка, тотчас теряла ход мысли и замолкала на полуслове, не
понимая, что говорить дальше, или вдруг начинала рассказывать о чем-то
постороннем, совершенно не связанным с темой разговора, ставя и себя и
собеседников в мучительно неприятную ситуацию. В конце концов она заболела
эпилепсией. Тяжкая трагедия. Наконец я услышал, что недавно и эта несчастная
умерла.
Пример этой группы, пожалуй,
является самым драматичным, однако в составе и других рок-ансамблей непременно
был некто, кто уготовил себе такую же судьбу. Чаще всего он завершал жизненный
путь, растеряв здоровье и телесную красоту, погубив разум и потеряв
человеческое достоинство – и все это ради нескольких лет преходящей славы,
популярности и судорожного стремления всегда быть в центре внимания. Истинная
причина этого всегда кроется в страшной и трагической пустоте души, где было
всего предостаточно, но только не было Бога.
Однако, возвращаюсь к
Миятовичам. Время шло, и все заблуждения и лживые посулы коммунизма начали
являться на свет Божий. Пантеон марксистских богов стал рушиться, и с ним стала
иссякать сила тех, которые от него черпали свою силу и наглость. Какую же плату
всеобщая небесная Истина назначила товарищу Миятовичу за его дела? Во-первых,
его карьера разбилась вдребезги, и он стал «никто и ничто», бессильный старик.
Супруга тотчас бросила его, а обе его дочери, находившиеся в сильнейшей
зависимости от героина, одна за другой умерли от СПИДа. Он между тем остался
жить, чтобы, оставленный всеми, негде в миру хорошенько поразмыслить над тем,
что его постигло, и решить: или остаться верным себе, то есть самолюбивым и
эгоистичным, без любви к кому бы то ни было, или пойти на самоубийство, что, по
некоторым меркам, было бы всего почтеннее, или, может… может, покаяться и
возопить к Богу о прощении и спасении его несчастной искалеченной души.
К несчастью, трагическая
судьба семьи Миятовичей была не единственным примером среди «вельмож» с
Дединья, но не хочу упоминать о других, чтобы не нагонять тоску. Могу добавить
лишь одно, что с христианской точки зрения никто из них, по сути, не был виноват,
ибо были они обмануты ошибочными идеями своего времени и по слабости
человеческой возлюбили власть и жизненный комфорт.
Да простит Господь их
души, а нам поможет понять Его непостижимые приговоры, воспитывающие наказы и
праведные наказания.
Среда, 6 ноября 2002 года
О Господи, какие ужасные
страсти явились мне во сне прошлой ночью! Снится мне, что нахожусь я на
похоронах моей покойной знакомой Маргиты, но пришел на кладбище чуть раньше, и
траурная процессия еще не прибыла. С удивлением замечаю, что для гроба выкопана
огромная яма. Я присмотрелся повнимательнее и понял, что могила выкопана в виде
перевернутой правильной пирамиды, вершиной вниз. Основание наверху, то есть
ширина того кратера, была наверняка метров пять, и глубина такая же. На одной
стороне были выкопаны ступени, чтобы спускаться вниз. И только на самом дне ямы
находилась могила, какая обычно копается, и там, что меня неприятно поразило,
находился открытый гроб, выстланный обычным саваном, очевидно, готовый принять
бренные останки. Было мне неясно, где же тогда покойница, если гроб здесь. От
всей этой странной картины меня постепенно стала охватывать дрожь, когда вдали
показалась траурная процессия. Шло довольно много людей в черном, а во главе
колонны медленно шли двое, которые вели, держа под руки, одну известную мне
особу. Господи Боже, это была Маргита! Я не мог поверить своим глазам, но,
когда они подошли ближе, я убедился, что это действительно была она. «Что же
это такое? – подумал я, – так она жива?!» Они подошли еще ближе, и я заметил,
что Маги была заплакана, и на ее посеревшем и совершенно осунувшемся лице
застыло выражение ужаса. Она была одета в какой-то желтый дождевик и брюки,
висевшие на ней мешком и болтавшихся по ногам, таким худым, что остались лишь
кожа да кости. Она выглядела так, как обычно выглядят люди в конечной стадии
рака или СПИДа незадолго до смерти. Между тем страшнее всего выглядели те двое,
которые ее вели, очевидно ее родители, с ледяным и неумолимым выражением лиц.
Они решили ее похоронить еще до того, как она фактически умерла, когда в своей
болезни она дошла уже до самого порога смерти. Пораженный жестокостью и
бессмысленностью всей картины, я решил подкрасться к ним со стороны и вырвать
Маги из их рук, но они оба бросили на меня только взгляд, не повернув головы,
такой жуткий, что я тут же проснулся.
Тотчас поднявшись с постели,
я включил свет. Я и дальше был охвачен ужасом, ибо никак не мог освободиться от
впечатления и вырваться из ужасной атмосферы этого сна. Мне казалось, что я все
еще там, а лица и глаза тех двух демонов в облике ее родителей встречали меня,
куда бы я ни бросил взгляд. Все это продолжалось до тех пор, пока я не
отправился в ванную и не умылся ледяной водой, все время громко твердя Иисусову
молитву, потому что не мог вынести тишины. Вернувшись в келью, я поплотнее
закрыл дверь. Осеняя себя крестом, я с удивлением размышлял, каким я сам был в
том страшном сне – в теле или вне тела? Бог знает.
Когда я на следующий день
поразмыслил обо всем, то понял, что все это было не так уж абсурдно. По правде
говоря, я почти не знал родителей Маргиты, однако у всех моих друзей и
приятелей, страдавших наркозависимостью, в чьи дома я был вхож, чаще всего была
некая нездоровая атмосфера в семье и ненормальные отношения с родителями. Эти
люди обычно и сами были, более или менее, душевно больными, алкоголиками или
людьми высокого общественного положения, карьеристами, которым мир сей дал
власть и успех, но отнял у них детей. Потеряв доверие, близость своих детей,
они свою любовь к сынам и дочерям заменили тем, что давали им деньги без счета,
не зная ничего другого и не имея ничего за душой. Иногда это были просто
эгоисты, самолюбцы и жестокие люди, считающие сами себя центром мира, куда их
собственные дети не имели доступа. Во всяком случае, что-нибудь подобное всегда
присутствовало в тех домах, где дети росли без любви и понимания, хотя их
родители этого не признавали, судорожно сопротивляясь, доходя порой до бессмысленного
осуждения родных детей в своей собственной вине, то есть что именно дети их не
любят и не понимают. Я наблюдал это годами и время от времени присутствовал при
выяснении отношений, и всегда это было мучительно и не решаемо. Ну и,
разумеется, нет смысла еще раз подчеркивать, что в тех домах не было места для
Бога, веры и Церкви.
Между тем верно одно: в тех
семьях, где было достаточно истинной родительской любви и заботы, что обычно и
чаще всего не бывает без веры в Бога независимо от происходящих искушений, дети
вырастали и становились зрелыми личностями, здравомыслящими и уважаемыми
людьми. В тех же семьях, где этого не было совсем или было недостаточно, сколь
бы их родители этого ни отрицали и ни приводили бесчисленные самооправдания,
дети погибали и физически, и морально, становясь рабами алкоголя и наркотиков
или криминальными элементами и самоубийцами.
Да будет им земля пухом.
Да простит Господь Бог их души.
Четверг, 10 июля 2003 года
Недавно отец прислал мне
новую книгу, монографию о моем покойном друге Душане Герзиче и о его
творчестве, на презентации которой он присутствовал. Брат Душана приложил
немало усилий к этому проекту и весьма успешно его завершил. Получив книгу, я
разволновался и был убежден, что испытаю смятение и тревогу от воспоминаний и
нахлынувших чувств. Так и произошло. Стоило открыть первую страницу, как я
почувствовал, что открыл свое собственное, забытое и сознательно загнанное
вглубь души прошлое: восьмидесятые и девяностые годы в Белграде и Нью-Йорке,
знакомые лица, знакомые места и события, а над всем этим – до боли знакомое и
дорогое лицо моего брата и друга с ранней юности Душана. И тотчас сердце
сжалось от боли при воспоминаниях о былых временах и прекрасных мгновениях, и о
многих людях, которых больше нет на этом свете. Среди картин и набросков Душана
было множество фотографий: его самого, его с другими и других со мной, Белград,
Нью-Йорк, Париж – наше прошлое, интенсивное, творческое, но и весьма грешное время.
Творческое – по многим действительно достойным полотнам авангардной живописи, и
грешное – по многим слишком рано умершим, молодым талантливым людям. Целое
поколение художников, музыкантов, скульпторов – в могиле.
О Господи, не могу
остаться равнодушным, не могу не проливать слез, прости мне, что я не в
состоянии забыть то время, тех людей, ту мою грешную неукротимую молодость,
которой были тесны все мегаполисы и континенты.
Прости, что в этот момент проливаю слезы не на молитве, но от печали,
некой далекой щемящей боли, что все так было, что все так завершилось и что я
раньше не познал Тебя и не успел помочь и ему, Душану, как сумел помочь с Твоей
помощью себе. За что все мы так страшно, так много пострадали? По-видимому, мы
и в самом деле были великими грешниками, из которых самым первым был я сам.
Суббота, 12 июля 2003 года
В чем ценность и что
означает, когда о ком-то говорят, что он имеет свой особый, глубокий и сильный
«внутренний свет»? Так обычно говорят о людях творческих, талантливых, о людях
искусства. И этот сильный «внутренний свет» для этих людей – благословение или
наказание? В большинстве случаев, глядя на самых выдающихся творцов с мировым
именем, наполнивших своими творениями музеи и страницы книг по истории
искусства, кажется, что это было все-таки наказание. Такой вывод можно сделать,
вспомнив и поняв, как закончилась их жизнь, и каковы они были на протяжении
творческой жизни. Самые великие художники, многие писатели и гении музыки были,
если не в начале, то, наверняка, стали со временем, людьми неуравновешенными,
беспокойными, склонными к разнообразным порокам и подверженными человеческим
слабостям, одинокими и несчастными. Многие закончили жизнь самоубийством в
минуту отчаяния или медленно убивали себя разными способами. Талант для
человека в равной мере может быть или источником радости, благосостояния, счастья,
внутренней наполненности и спокойствия, или тяжким бременем, наказанием и
проклятием. Как это возможно и какова главная причина такого сильного различия?
Имеется в виду только одно, и причина только одна, и это – понятие, откуда
берется этот определенный дар в человеке! Тот художник или ученый (ибо
искусство и наука в крайней точке сходятся), которому ясно, что дар, которым он
обладает, исходит не от него самого или от части него, но от некой высшей силы,
той силы, которая ввела его в мир сей и дала ему жизнь, а затем и талант, тот,
кто понимает, что та сила – Господь Бог, Вседержитель, Творец всего видимого и
невидимого, верховный Художник, только тот человек будет иметь истинную пользу
от своего таланта и, облагородив себя сознанием этого факта, умножит талант
свой и доведет до полного расцвета, а тем самым и все человечество получит
пользу от подобного творца и его произведений.
С другой стороны, тот
человек, который находится в духовном мраке и слепоте незнания Бога и
вследствие этого неизбежно самовлюблен, будет считать, что его талант присущ
лично ему, это в сущности неотделимая часть его существа, нечто, что дала ему
«мать-природа» вследствие его «избранности» и отличности от остальной «серой
массы» человеческих существ. Такой человек рано или поздно войдет в состояние
духовно-душевных заблуждений и самообмана, которые постепенно введут его в
состояние крайней гордыни и своеобразного «самообожествления», являющегося
причиной «par excellence»* //*По преимуществу.// для
окончания жизни в безумии или самоубийстве. Отчего так? Та талантливая
личность, которая в душе верит, что она отличается от других людей, что она
лучше и возвышеннее их во всех отношениях, неминуемо доходит до того, что вскоре
начинает презирать всех тех, у кого нет такого дара, как у него, а таких
наверняка бóльшая часть человечества. Презрение, которое по сути с самого
начала таким и есть, переходит в сознательную или бессознательную неприязнь и
ненависть, а ненависть, в зависимости от степени ее выраженности, есть
состояние противоположное любви, ее отсутствие, ее небытие. Человек, не имеющий
в себе любви ко всему роду людскому, перестает быть тем, кем предназначено ему
быть Богом, приведшим его в жизнь. О самой Сущности Бога и Его безначальных
энергиях мы не можем рассуждать, однако верно одно: Бог есть любовь. Истинная
любовь не бывает эгоистичной, и настоящая любовь – любовь такая, которая
распространяется на всех, не разделяя на тех и этих, на малых и великих. Тот, в
ком нет любви, не имеет и Бога. Тот, в ком нет Бога, должен иметь в себе
кого-то, а это – Его враг, антипод, князь мира сего, космократор, сатана. Он
только и ждет, причем ждет особенно тех, которые по непостижимому промыслу
Божию обладают бóльшими дарами, чем другие, чтобы сломить их с помощью их
личного самолюбия и самообожествления. Между тем то самообожествление, которое
тайком им сатана внушает, в сущности является обожествлением не человека, но, к
несчастью и неизбежно, обожествлением сатаны, точнее сказать, обожанием сатаны.
Тогда злой дух постепенно, скрыто или более явственно, начинает появляться в их
произведениях, что легче всего выявить в портретной живописи. Этого художник,
разумеется, никогда не признает, и будет объяснять просто «провокацией» или
«свободой творчества», утверждая, что зло и добро понятия относительные. В
восточных религиях, например, боги открыто изображаются как демоны и активные
силы разрушения. Они показаны во всем своем уродстве, отвратительности и
жестокости, с высочайшей точностью, мастерством и исключительным художественным
вдохновением.
Человек для своих творений и
действий разума должен получать энергию извне, ибо он как создание тварное, как
творение, этой энергией не обладает. Он будет энергию – истинную энергию,
вдохновение – черпать в Боге Творце, в то время как от дьявола он получает ту
энергию, которая, разумеется, ложна, временна, разрушительна, несовершенна,
безжизненна. Человек не может сам себя вдохновить, хотя многим кажется, что
дело обстоит именно так. Он должен принять вдохновение из некоего центра, из
какого-то источника, который находится вне его. Самая большая трагедия, когда
человек подпадает под обман злых сил, которые мысленно убеждают его, что нет
никаких «сил», нет ни Бога, ни дьявола, что все эти понятия бессмысленны, и что
только он сам является источником своего существования, или, в лучшем случае,
это природа, поэтому он сам, как таковой, – мера всему. Такой человек сам себе
образец, идол, бог.
К чему это приводит? Это
ведет к полному уходу Божественной благодати, Божественной энергии из души
человека, и такой человек становится опустошенным, духовно обделенным и пустым,
но не сознает этого и продолжает наполнять душу свою всем, что приносит ему
удовольствие, и то, к сожалению, временно. Прототипом современного человека
искусства, в той или иной степени, является любитель химических стимуляторов,
наркоман, алкоголик или поклонник некой тайной страсти, среди которых на первом
месте стоит промискуитет и сексуальная мутация, а затем и все остальное. Для
такого человека, по трагедии вещей, талант становится наказанием, мукой,
проклятием и адом. Много таких сегодня, впрочем, я сам был одним из них, но
очень мало тех, которые понимают, что все, чем они обладают, они обладают
благодаря высшей силе, от которой свой дар получили, – Господу Богу, верховному
Дарителю, и понимают, что точно так же могут дар свой потерять. Известны случаи
и примеры потери «вдохновения», когда человек перестает писать картины, книги,
музыку или творить вообще, временно или навсегда.
Дай-то Бог, чтобы все
люди и особенно люди творческие, художники и ученые, поняли, откуда им проходят
идеи, силы и порывы творить, а тем, которые ушли слишком рано, да простит их
заблуждения, и пусть и их, милостью Своею, введет вместе со всеми нами в Свое
Второе пришествие в новую жизнь, в Царство Небесное, Царство всех искусств,
Царство радости от наивысшего дара, который мы получили от Него в жизни, в
бытии, в существовании своем.
Пятница, 18 июля 2003 года
Как исцеляется душа, как
затягивается рана душевная? Как некто или нечто может ранить душу, если душа не
есть орган тела и неизвестно, где она и чтó она: ее нельзя ни потрогать, ни
локализовать. Но ведь душа все-таки существует – с этим каждый согласится. Из
чего состоит душа? Если душу можно поранить, разбередить, значит, она живет и
существует реально. Неживому предмету невозможно нанести ранение или
разбередить рану, его можно только испортить. Раненая душа болит. И тогда болит
где-то в груди, отзываясь во всем теле, во всем человеческом существе. Душа
состоит из некоей нематериальной, духовной ткани. Как тело можно поранить, так
же и душу. Бывают малые душевные раны, неглубокие, которые легко забываются и
проходят. Бывают и такие раны, что длятся дольше и болят сильнее, и для их
исцеления нужно больше времени или довольно много времени. Бывают такие
душевные раны, которые становятся неисцелимыми «живыми ранами», от которых душа
страдает всю жизнь, но бывают и такие душевные ранения, которые душе невозможно
вынести, и тогда душа умирает.
В народе говорится, что
«время все лечит». Большинство душевных болей со временем либо утихает, либо
полностью проходит, подобно тому, как у раны телесной тотчас густеет кровь и
возникает корочка, защищающая рану от внешней среды и останавливающая потерю
крови. Затем начинается быстрая регенерация новых клеток соединительной ткани,
которые пронизывают рану во всех направлениях, и создаются новая кожа,
кровеносные сосуды и нервные окончания. Наконец, старая корочка отпадает, и на
месте раны остается новая нежно-розовая ткань, которая вскоре становится такой
же, как и остальные части тела, или, если рана была глубокой, рубец. Тут и не
человек бессознательно произвел действия, но еще менее само тело могло знать и
суметь сделать. Этим процессом руководило нечто другое, нечто такое, что
гораздо лучше знает человеческое тело и течение его жизни, и знает гораздо
лучше самого человека.
Как происходит зарастание
телесных ран со временем было хорошо изучено, и медицина досконально это знает,
ибо медики могли эти процессы наблюдать и изучать, в то время как исцеление ран
душевных, чем весьма поверхностно и безуспешно занимаются современная психология и психиатрия, остается для
человека тайной за семью печатями. Душа гораздо ранимее, чем тело, потому что
духовная ткань, из которой она состоит, гораздо тоньше и нежнее ткани кожных
покровов, сосудов и костей.
Но чаще всего мы даже и не
думаем о душе, мы почти всегда готовы сказать, что ничего такого вообще не
существует, однако когда душа заболит или, наоборот, сильно возрадуется, мы
чувствуем и уверены, что в нас есть нечто живое, что одновременно и отдельная
сущность, и не отделимая от нас часть. У души есть некая своя жизнь, скрытая от
наших чувств, но от ее жизни зависит то, что для человека всего важнее, гораздо
важнее телесного здоровья, – внутренний мир, полнота счастья, спокойствие,
радость и жажда жизни. Когда душа ранена, весь внутренний душевный мир бывает
поколеблен, и человека ничто не может утешить, и тогда ему ни к чему ни
прекрасное здоровье, ни материальное благополучие.
Как же тогда зарастает рана
душевная, если мы готовы сказать, что души, может, и нет? Но душа все-таки
болит, и та боль со временем растет или проходит. Мы не можем сами исцелить
душу свою, если пожелаем того, как не можем исцелить раны свои телесные, хотя в
этом случае можем помочь исцелению, возможно ускорив его, но все же сущность
процесса вне нашей компетенции. Так и с душой.
Душа сущность реальная, но
духовная, бесплотная. В любой вещи, чтобы она существовала и противостояла
ударам , должно властвовать внутреннее согласие, гармония, вернее, исполнение
определенных закономерностей. Если материя подвергается нарушению тех закономерностей,
она либо изменяется, либо распадается. Если душа подвергается нарушению ее
внутреннего склада или устройства, душа изменяется. В ней постепенно нарастает
хаос, страшный сдвиг в ее духовной атмосфере. Между тем душа – это не воздух и
не вода, которые со временем сами собой постепенно успокаиваются, когда
исчезает источник волнений. Исцеление духовной ткани души лечит не только
время, но и та самая сила, которая и клетки тела учит, что нужно делать тотчас
после повреждения. Отчего та сила может одинаково хорошо и эффективно исцелять
и телесные, и духовные раны? Именно оттого, что та сила создала – из ничего – и
дух, и материю, она очень хорошо знает, как отремонтировать то, что она однажды
создала.
В чем различие между духом и
материей? И то и другое создано, и то и другое – творение, но все же они так
сильно отличаются. Однако если взглянуть глубже, различия, по сути, нет. В
основе всего – Божественная энергия, Божественная любовь. Материя сжата, и ее
можно увидеть и пощупать, в то время как дух прозрачен, невидим, но Дух Святой
держит и то и другое. Как же нечто, до чего нельзя дотронуться, может быть
ранено, и как это нечто можно исцелить? Духовная ткань души соткана из некоего
подобия волокон, передающих силу, токи, Божественное движение энергии и
образующих переплетающуюся сеть, в которой находится душа души, как мозговая
ткань в сети тончайшей соединительной ткани. Эта душа души подобна железе,
излучающей жизнь. Железы тела создают гормоны – самые важные субстанции
организма, без которых жизненный процесс невозможен. Душа излучает духовные
гормоны, от которых зависит весь микрокосмос человеческого существа. Один Бог
знает, как лечить душу, ибо Он ее сотворил. Только Он – ее родитель и целитель.
Только Он знает, как упорядочить хаос и усмирить смятение духовных сил души,
вернуть ей согласие, Он один знает, как ее успокоить, и мы получаем все это от
Него путем особого действия, и это действие – молитва.
Бывает время, когда душа
радуется. Говорят: «душа поет» или «душа взыграла от радости». Как же может
«запеть», «взыграть» так живо и так ощутимо нечто бесплотное, нечто такое, в
чьем существовании мы вовсе не уверены? Это не ткани и не нервы, это – душа.
Она радуется совсем как ребенок, «поет» от радости.
О Господи, как нам получить как можно больше радости и как меньше боли?
Что происходит с духовными
силами души, в ее духовной ткани, когда душа радуется? Какой процесс идет?
Когда в душе души поселяется радость, тогда таинственная железа души излучает
больше жизни, больше сущностных духовных гормонов, и тогда жизнь бурлит, кипит,
расцветает и приносит плод. Как доставить как можно больше радости своей душе и
как можно меньше боли? Так этот вопрос и есть сущность святой православной
веры, главная причина пришествия Иисуса Христа на землю – победа над грехом,
уничтожение греха, исцеление души, ее оздоровление, рост, расцвет и
плодоношение. А ее плод – это добродетель, дающая ей крылья, на которых она
легко пролетит сквозь эту жизнь в теле, но кроме того – и это важнее всего –
дающая способность после телесной смерти вознестись, благополучно пройти сквозь
поднебесье и наверняка достичь вечной жизни.
В заключение я хочу сказать,
что сознаю, что многим, особенно близким тех людей, которые здесь упомянуты, не
все равно, если об этом прочтут другие. Поэтому у них и особенно у матери
Душана и его брата прошу прощения. Даже более того, умоляю понять, почему я так
поступил, ибо Душан упокоился, и для него мы больше ничего не можем сделать,
кроме, разумеется, молитвы за упокой его души. А между тем есть еще много,
слишком много тех, кто собирается пойти или уже пошел тем путем, которым шел
Душан, а они – тоже чьи-то дети и братья. Именно ради них, неких новых юных
душ, я решил написать эти строки. Наряду с этим, я совершенно не хотел как-то
опорочить или бросить тень на образ и воспоминания о моем любимом друге Душане,
ибо все мы, знавшие его, понимали, что он был не только на редкость добрая и
благородная душа, но и определенно один из величайших молодых художников
современности, который, к несчастью, был обманут и заманен на бездорожье
ложными ценностями мира сего, как и многие другие до него и после. Знаю, что
этими скромными строками я не смогу спасти и уберечь людей от гибели, однако
молюсь и надеюсь, что хотя бы кто-то из молодых творческих душ, которые прочтут
эту книгу, задумается и вовремя отпрянет – и так избежит западни, которой не
удалось избежать Душану. Разумеется, я не хочу сказать здесь, что занятия
современной живописью – нечто дурное само по себе, Боже сохрани. Все те, кто
имеет талант от Бога и склонен к творчеству, должны развивать его и
преумножать. Однако я пользуюсь случаем еще раз обратить внимание и
подчеркнуть, что ко всякому творческому труду нужно приступать, помня, что дар
сей от Бога получен, и его нужно облагородить молитвой и благодарностью, и
тогда Сам Дух Святой это произведение сформирует и направит на спасение души, а
не на ее погибель. И таким образом многих хитроумных ловушек и опасностей можно
будет избежать.
Я не мог остаться глухим к
голосу моей совести, который побуждал меня поступить именно так. Наш Святейший
Патриарх Павел говорил: «Я сказал – и спасся». Кто имеет уши, чтобы слышать, да
услышит.
Эпилог
Сегодня, поселившись под
защитой и покровительством святого Петра Коришского в монастыре Црна Река*
//*Черная река.//, затерявшегося в отрогах Мокрой Горы в Рашской области, я
благодарю Господа, что сохранил мне жизнь в те тяжкие и опасные дни моей юности,
даровав мне благословение вести монашескую жизнь в тишине этих опаленных
солнцем молчаливых стремнин.
Случается, иногда ночью я
выхожу и стою под безоблачным темным небом, прислушиваясь, как струится
вечность от звезд к этой грешной Земле, и молю Бога, чтобы завершились дни
этого Его падшего творения, и чтобы Он освободил нас из круговорота этой с
шумом и грохотом несущейся мельницы смерти и даровал нам небесный мост для
перехода в Его объятия и жизнь вечную.
Брату Душану
Брат мой любимый,
Дали тебе душу при крещении, как имя,
И, когда мы были детьми, ты говорил таинственно,
Что не доживешь до сорока.
Святой Савва, первый серб, стихию остановил,
Отторгнул тебя в Небесную Сербию, от страдания освободил,
В праздничный день свой у Бога вымолил.
Мог ли я знать, друг мой любимый,
Когда плыли мы по морям,
Что однажды я, как соловей в ночи,
На панихиде стану петь тебе со слезами:
Господи, помилуй?!
Только половина меня здесь осталась,
А половина с тобой на небо отлетела.
Господи, возьми и меня, ибо мы были одно,
Пред ликом Твоим я больше согрешил.
Что Ты ему уготовил, пусть будет и мне.
Год прошел, а может и сто,
Я и дальше, соловьем в ночи,
С верой в милость Твою пою:
Господи, помилуй!