ОПТИНА ПУСТЫНЬ. Протоиерей Сергий Четвериков

Протоиерей Сергий Четвериков

ОПТИНА ПУСТЫНЬ

1925 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мое знакомство с Оптиной Пустынью нача­лось в июне 1891 года, когда мы, четыре студента Московского Университета (один медик, два юриста и один филолог), путе­шествовали пешком из Москвы в Киев с целью поближе ознакомиться с нашею родиною. Мы пробыли тогда в Оптиной Пустыни всего лишь один день, и почти ничего в ней не видели. То­гда еще был жив знаменитый оптинский ста­рец иеросхимонах Амвросий, проживавший в то лето в Шамордине, в 12 верстах от Оптиной Пустыни, но мы, по своему легкомыслию, не сочли нужным сделать несколько лишних верст в сторону, чтобы повидать его и получить его благословение.

В следующий раз я пришел в Оптину Пу­стынь уже один, также из Москвы, летом 1894 года, будучи уже студентом Московской Духовной академии. Старца Амвросия уже не было в живых. Скончался и его ближайший помощник по устроению Шамордина, скионачальник иеросхимонах Анатолий. Старчествовал ученик о. Амвросия, иеросхимонах Иосиф, живший в его хибарке, в скиту. В этот раз я прожил в Оптиной Пустыни около не­дели, говел, посетил скит и о. Иосифа, был у настоятеля монастыря, о. архимандрита Исаакия, произведшего на меня сильное впе­чатление своим самоуглубленным спокойст­вием, простотою и молитвенными слезами при богослужении. На этот раз я близко рассмо­трел Оптину Пустынь. И она произвела на меня глубокое впечатление, запавшее в мою душу навсегда. Я впервые ощутил там веяние ис­тинной духовной жизни, от которой как бы расцвела и моя собственная душа.

После этого я не видал Оптиной Пустыни целых семь лет, отвлеченный обстоятельствами личной жизни, но я не переставал сохранять в душе своей светлое воспоминание об этом монастыре, и это воспоминание каждый раз действовало на мою душу оживляющим и освежающим образом. Я выписывал издания Оптиной Пустыни, читал их и перечитывал, и этим поддерживал свое внутреннее общение с нею. В третий раз я посетил Оптину Пустынь, уже будучи священником, в 1901 году, и прожил там с семьею все лето. Результатом этого посещения была написанная мною в следующем году брошюра «На службе Богу – на службе ближним». В четвертый раз я был в Оптиной Пустыни летом 1905 года, занимаясь там подготовлением к печати собрания пи­сем старцев о. Амвросия и о. Анатолия, из­данных обителью в 1909 году. Знакомство с письмами о. Амвросия возбудило во мне желание составить его полное жизнеописание, что и было мною сделано летом 1911 года в той же Оптиной Пустыни. Следующее лето 1912 года я провел в Шамордине, заканчивая там и подготовляя к печати свое жизнеописа­ние старца о. Амвросия. В Шамордине же я провел с семьею лето 1913 года, посещая при этом довольно часто и Оптину Пустынь. Ле­то 1914 года я снова провел с семьею в Оп­тиной Пустыни. После того я еще раз, уже один, посетил Оптину Пустынь в сентябре 1918 года, по пути из Москвы в Полтаву. Это девятое посещение Оптиной пустыни было моим прощанием с нею, и оставило во мне неизъяснимо грустное воспоминание. Чувст­вовалось, что над обителью нависла жуткая власть большевиков, и что недалеки дни ее полного запустения. С тех пор я потерял воз­можность не только бывать в Оптиной Пусты­ни, но даже и получать оттуда письма.

Все вышеизложенные подробности рас­сказаны мною с тою целью, чтобы показать, что Оптина Пустынь известна мне не из вторых рук и не по чужим рассказам, и что весь мой последующий рассказ будет основан главным образом на моих собственных наблюдениях и впечатлениях.

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ И ВНЕШНИЙ ВИД ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ

Оптина Пустынь расположена в двух вер­стах от небольшого, старинного уездного го­рода Козельска, Калужской губернии, на правом берегу не широкой, но глубокой и полноводной реки Жиздры, у опушки ог­ромного векового бора, который в глуби­ну тянется на 30 верст, а в длину идет от знаменитых Брянских лесов Орловской гу­бернии до столь же знаменитых Муромских лесов Владимирской губернии. Белые мо­настырские здания и стены и голубые гла­вы церквей с золотыми крестами красиво и величаво выступают на зеленом фоне со­сен и елей. Глубокая тишина леса наруша­ется лишь шорохом падающей ветки или звуком птичьих голосов. Воздух напоен див­ным ароматом. В отдалении живописно рас­кинулся на холме Козельск, оживляя об­щую картину, но не нарушая тишины и без­молвия.  Откуда бы ни приближался путник к Оптиной Пустыни, от Лихвина ли по глу­хой лесной дороге, мимо так называемого «Чертова Городища» (неизвестно откуда взяв­шейся груды огромных, в беспорядке на­громожденных камней и скал среди сплош­ного леса), или от. Калуги по «большаку», или, наконец, от Козельска лесом по право­му берегу Жиздры, или лугом по левому ее берегу – Оптина Пустьнь производит оди­наково сильное, глубокое и какое-то умиротворяющее душу впечатление. Обычно бо­гомольцы направляются в Оптину Пустьнь со станции железной дороги через Козельск лугом по левому берегу Жиздры, которую уже под самым монастырем переезжают на монастырском пароме. Не раз оптинцам со­ветовали заменить паром постоянным мо­стом для удобства богомольцев, но они упор­но хранили свою старину, как бы опаса­ясь устройством моста уничтожить прегра­ду, отделяющую монастырь от мира. И, не­сомненно, в этом пароме заключалась ка­кая-то особенная прелесть. Неоднократно подъ­езжая и подходя к Оптиной Пустыни и днем, и поздно вечером, я каждый раз испытывал одно и то же ощущение. Прежде всего, с на­слаждением чувствуешь, что оторвался от городской, суетливой, духовно бесплодной и утомительной жизни. Всею грудью вды­хаешь чистый, легкий ароматный луговой воздух, напоенный благоуханием трав и цве­тов, любуешься открывающимися перед то­бою  далями   и видами, раскинувшимся над тобою необъятным небесным сводом, ночью, усыпанным яркими прекрасными звездами, которых в городе почти никогда не видишь. Чем ближе подъезжаешь к монастырю, тем сильнее охватывает душу особое чувство: словно открывается дверь в XIV и XV век, и оттуда веет старинною, благочестивою Ру­сью, словно души древних подвижников и молитвенников и их тихие кельи раскры­вают перед вами свой внутренний мир. Эки­паж тихо спускается к реке, и мы поджи­даем паром, который медленно перегоня­ется с противоположной стороны реки мо­нахом-паромщиком. Осторожно и медленно, привычным шагом, всходят кони на паром, громко стуча по доскам копытами. Монах приветливо здоровается с прибывшими и берет благословение у священника. Ямщик сходит с облучка, разминает застывшие но­ги и помогает паромщику тянуть канат. Они уже давно знакомы между собою и обме­ниваются друг с другом словами. Река ти­хо плещется у парома. Всплескивает ры­ба. Слышатся привычные речи о глубине реки и о ее рыбном богатстве. Проходит момент, и паром тихо ударяет в монастыр­ский берег. Ямщик и паромщик закрепля­ют паром, монах отодвигает заграждающее бревно, ямщик садится на свое место, под­бирает вожжи, и экипаж быстро въезжает на высокий берег. Направо стоит сторож­ка паромщика, а у самой дороги столб с укрепленной на нем иконой Богоматери, име­ни которой посвящена обитель. Обогнув яблоневый сад и повернув направо, ямщик подвозит нас к ближайшей гостинице, которою много лет заведует о. Михаил. Это та самая гостиница, в которой останавли­вался в последний свой приезд в Оптину Пустынь гр. Л.Н. Толстой. Гостиница о. Михаила вместе с гостиницей о. Ионы распо­ложены по правую и. левую сторону от Свя­тых врат. По деревянной лестнице, покры­той чистой дорожкой, мы поднимаемся во второй этаж, где нам отводят номер, уют­но обставленный старинною разнокалиберною мебелью, с иконами в киотах в перед­нем углу, с теплящеюся перед ними лам­падою, с видами святой обители по стенам, с цветами в окошках, с кроватями, покры­тыми чистым и свежим бельем, с запахом ладана, кипариса, хлеба и постных щей. Ес­ли мы приезжаем поздно вечером, о. Миха­ил приглашает нас не вставать к заутрене, которая начинается в час ночи. Мы, однако, слышим сквозь сон звон будильного коло­кольчика и слова монаха: «пению – вре­мя, молитве – час», слышим и благовест монастырского колокола, возвещающего о начале утрени, но успокоенные разрешени­ем о. Михаила, безмятежно спим до утра. Но если бы мы не поленились встать к за­утрене, – мы об этом не пожалели бы. Буд­ничная предрассветная заутреня имеет свою прелесть.  Предрассветные звезды ярко сверкают на темном небе. Чувствуется ночная свежесть. Редкие фигуры богомольцев с раз­ных сторон –направляются к храму. В хра­ме, слабо освещенном лампадами, очеред­ной чтец уставным способом читает полунощницу, освещая страницы старинной, за­капанной воском большой книги огарком восковой свечи. В полумраке видны стоя­щие у стен темные фигуры монахов, погру­женных в молитву. Продолжительная и од­нообразная служба утомляет нас, и нас на­чинает клонить ко сну. Но мы преодолева­ем дремоту и к концу службы снова чув­ствуем себя бодрыми. От заутрени мы вы­ходим из храма, когда на востоке уже по­является светлая полоса наступающего дня. Усталые, мы приходим в свой номер и, со­гретые его теплом, крепко засыпаем.

Часов в девять утра идем к поздней обед­не. По широкой каменной лестнице мы поднимаемся к Святым воротам под колоколь­нею, минуя находящуюся на лестнице по правую сторону монастырскую лавочку, за­пертую в часы богослужения. В окне лавоч­ки выставлен портрет старца иеросхимонаха Амвросия, почивающего в гробу, напи­санный красками в натуральную величи­ну, и так живо, что у окна всегда собирает­ся группа богомольцев, удивляющаяся на­туральности изображения. Пройдя Святые врата, мы входим в монастырский двор и прямо перед собою видим главный мона­стырский храм во имя Введения во храм Божией Матери. Храм не отличается ни кра­сотою архитектуры, ни размерами.

Как и все в Оптиной Пустыни, он носит на себе печать скромности и простоты. Не­спешно, но и без утомительной медлитель­ности, чинно и строго, совершается бого­служение. Чинно и благоговейно, в клобуках и мантиях, стоят у стен монахи, совер­шая уставные поклоны и коленопреклоне­ния. Миряне, столпившись ближе к алта­рю, следуют в поклонах примеру иноков. Хоры певчих, на правом и левом клиросах, не поражая стройностью и тонкостью испол­нения, захватывают молящихся своим оду­шевлением. В свое время отчетливо чита­ются краткие, простые и назидательные поучения.

Направо от храма Введения Богороди­цы находится зимний храм во имя Казан­ской иконы Божией Матери, в котором по­гребены бывшие настоятели Оптиной Пу­стыни – о. архимандрит Моисей, о. архимандрит Исаакий и другие. Налево от Вве­денского храма находится храм в честь пре­подобной Марии Египетской, в котором ежедневно служатся ранние обедни. Впереди Введенского храма, к востоку от него, на­ходится храм в честь Владимирской ико­ны Божией Матери. В этом храме день и ночь читается заупокойная псалтирь и устрое­но несколько келий для братии. Все про­странство между названными четырьмя хра­мами занято братским кладбищем, которое   можно назвать надгробною летописью монастыря. Можно   часами   ходить   по   это­му   кладбищу, читая надмогильные надпи­си, и вся прошлая жизнь обители в лице ее умерших иноков и   подвижников вырастает перед духовным взором читающего.  Вот с   южной   стороны алтаря   Введенского   хра­ма расположены рядом могилы трех вели­ких старцев – иеросхимонахов Льва (Наголкина), Макария (Иванова) и Амвросия (Гренкова), с характерными и знаменатель­ными   на них надписями. У ног старца Ма­кария почивает его духовный сын, русский философ   Иван Васильевич Киреевский. Сле­ва от него его брат Петр Васильевич, соби­ратель народных песен, справа – его жена, Наталья Петровна. У ног старца Амвросия находится могила его ученика старца иеросхимонаха Иосифа. Далее идут могилы – скитоначальников Илариона, Анатолия и Пафнутия, иеромонаха Даниила (Болотова), по­читателей и благотворителей   Оптиной   Пу­стыни, еще дальше, около Казанского со­бора, могила о. архимандрита Серапиона (Машкина) и других, имена которых вы­зывают в душе волнующие воспоминания. За кладбищем к юго-востоку виден неболь­шой    одноэтажный деревянный домик на­стоятеля Пустыни, в чистеньком, светлом и уютном зальце которого развешаны по стенам портреты  калужских  архиереев, на­стоятелей и старцев Оптиной Пустыни.  Кто только   ни   перебывал в этом зальце, начиная от царственных особ и высших предста­вителей Церкви, от ученых и писателей, и кончая простыми крестьянами, студентами и курсистками!

Далее, вдоль монастырских стен, тянут­ся корпуса монастырских зданий, в кото­рых помещаются трапезная, мастерская и келий монастырских братии. Весь монастырь окружен выбеленною кирпичного оградою с башнями по углам, представляющею пра­вильный четырехугольник, с воротами на каждой из его четырех сторон. О Святых вратах, находящихся на западной стороне, мы уже упоминали. Ворота, находящиеся на северной стороне, ведут во двор новой монастырской гостиницы, за которым идут домик Шамординских сестер, «консульский» дом, где проживал К.Н. Леонтьев, и дру­гие здания. Южные ворота выходят на боль­ничный двор, где помещается отлично ус­троенная, чистая и просторная братская боль­ница с храмом.

Через восточные ворота мы выходим в чащу окружающего Оптину Пустынь леса и по узенькой дорожке, проходящей меж­ду огромными соснами, доходим до ски­та во имя Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. Скит – это отделение монастыря, где жизнь проводится более уединенно и по отличному от монастырского порядку. Внешний вид Оптинского скита подроб­но описан в «Братьях Карамазовых» До­стоевского.  Дорожка, ведущая от монастыря к скиту, делает несколько изгибов, и вот за последним изгибом открывается невы­сокая розовая колоколенка со Святыми вра­тами под нею. Над вратами находится об­раз Усекновения главы св. Иоанна Пред­течи, а около врат, по стенам, помещены изображения святых пустынножителей восточных и русских. Рядом с колокольнею, с обеих ее сторон, находятся так называемые «хибарки», куда старцы выходили внутрен­ними ходами из своих келий, находившихся внутри скита, для приема лиц женского пола, не имеющих права входить в самый скит. От хибарок начинается деревянная ограда, охваты­вающая четырехугольником весь скит. Пере­ступив порог Святых ворот, мы сразу прони­каем в мир особенного глубокого безмолвия, как будто бы здесь, за этим порогом, нет ни одной живой души человеческой. В то же время – нас поражает богатство разнообразных цветов, которые широкими лентами тянутся вдоль всех дорожек скита, от Святых врат к церкви, от церкви к трапезной и т.д. Летом, в тихий солнечный день, они наполняют скит своим благоуханием, а над ними слышит­ся непрерывное жужжание пчел, единствен­ный, кажется, звук, нарушающий, или, луч­ше сказать, оживляющий глубокое безмол­вие скита. Ни одного человека не видно вну­три скита. Мы идем к небольшой деревян­ной церковке, стоящей прямо против Свя­тых врат. Церковь эта отличается особен­ною простотою. В сенях стоит ведро со свежею, чистою водою, и около него кружка. Тут же видна дверь в небольшую келейку монаха, наблюдающего за церковью. Сама церковь напоминает обычный небольшой зал, очень чистый и светлый. В окнах нет реше­ток. На стене висят часы. Мы осматрива­ем церковь, заходим в алтарь, приклады­ваемся к иконам, и уходим, не встретив ни души. Кроме этой первоначальной скитской церкви, недавно выстроена в скиту другая, каменная церковь, но она по своей архи­тектуре как-то не подходит к пустынному виду скита. Внутри скит имеет следующее расположение. Направо от Святых врат на­ходится знаменитая келья старца иеросхимонаха Амвросия. Это – небольшой домик, выходящий окнами в цветник. Мы входим в него по деревянному крылечку через тес­ные сенечки, увешанные лубочными кар­тинками и текстами духовного содержа­ния. Из сеней входим в узкий коридорчик, разделяющий домик на две половины. Пер­вая дверь направо ведет в небольшую заль­цу, парадную приемную старца. В этой ком­нате весь передний угол уставлен иконами, перед которыми теплятся лампады. Стены сплошь увешаны портретами известных подвижников, видами монастырей и дру­гими картинами духовного содержания. Ме­бель состоит из старенького дивана, несколь­ких столов и стульев. По другую сторону коридора находится собственная келья стар­ца, в   которой он жил, а дальше по коридору кельи его келейников. В конце коридо­ра находится выход в хибарку, состоящую из ряда небольших, комнат. Такой же точ­но домик находится и по левую сторону от Святых врат, и в нем обычно проживали начальники скита – старец о. иеросхимонах Макарий, о. Пафнутий, о. Иларион и их преемники. По всему скиту между деревь­ями разбросаны другие небольшие доми­ки, обычно разделенные на четыре кельи для четырех иноков. Один из домиков на­значен для трапезной, другой для скитской библиотеки, в которой имеется много цен­ных рукописей. В конце скита находится небольшой пруд с кое-какой рыбой, а даль­ше – пчельник. Литургия в скиту соверша­ется только по субботам, воскресеньям и праздникам, в остальные же дни только ве­чернее правило. Братьям предоставляется со­вершать молитвенное правило по своим кель­ям. Здесь же, в скитской ограде находится и братское кладбище скитян.

Таковы внешний вид и расположение Оптиной Пустыни и принадлежащего к ней Иоанно-Предтечевского скита. Прибавим еще, что этот монастырь как бы притиснут огром­ным, густым и тенистым лесом к берегу Жиздры, на противоположной стороне которой расстилается ровный, светлый и веселый луг. В Оптинском лесу имеется неисчерпа­емое богатство разного сорта грибов и ягод, особенно земляники и брусники, протека­ет источник железистой воды и имеется сернистый Пафнутиевский колодезь, при кото­ром устроен бассейн, где купаются богомоль­цы. В Оптинском лесу водятся и волки, кото­рые по зимам иногда появляются около са­мого монастыря.                                

ВНУТРЕННИЙ УКЛАД ЖИЗНИ В ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ

В Оптиной Пустыни перед революцией было около трехсот монахов. Монастырь строго сохранял общежительные заветы стар­ца Паисия Величковского. Братья делились, как обычно и полагается, на послушников, рясофорных и манатейных. Были и схим­ники. В Оптиной Пустыни существовал обы­чай даже и молодых манатейных монахов, в случае опасной болезни, постригать в ве­ликий ангельский образ, в схиму.

Никто из монахов, не исключая и насто­ятеля, не имел своей собственности. Все не­обходимое для него оптинец получал от мо­настыря: пищу в трапезной, чай и сахар от настоятеля, одеяние и обувь – от «рухольного».

Одежду и обувь все оптинцы, не исклю­чая и настоятеля, носили совершенно оди­накового качества и по одному и тому же образцу, так что старец о. Амвросий иногда говорил шутя: «Оптинцев везде узнаешь: у них у всех сапоги на прямую колодку». Каждому иноку, не исключая и послушников, предоставлялась отдельная келья, что­бы он мог с полным удобством, без поме­хи, отдаваться своим келейным занятиям – молитве, чтению Слова Божия и отеческих книг и рукоделию. Порядок дня определял­ся, главным образом, церковными службами: в будний день начинался в час по полу­ночи полунощницей, за которой непосред­ственно следовала утреня. В шесть часов утра совершалась ранняя литургия, в девять часов утра – поздняя, в четыре часа дня – вечерня, и в семь часов вечера – правило. В воскресные и праздничные дни в этот по­рядок богослужения вносилось то изме­нение, что вместо полунощницы и утрени совершалось всенощное бдение в шесть ча­сов вечера, а перед бдением, в три с поло­виной часа дня, малая вечерня. Богослуже­ние посещала вся братия, свободная от спе­циальных послушаний – в поварне, в пекар­не, в мастерских – сапожной, швальной, столярной, на конном двору, в лесу, на да­чах и т.д. Однако, в этом посещении церков­ного богослужения не было ничего внеш­не и формально принудительного. Судьею каждого в этом случае являлась его соб­ственная монашеская совесть, воспитанная его монашескими обетами и общим стро­ем и обычаями монастырской жизни. Сво­бодное от церковных служб и от послушания время каждый инок мог проводить все­цело по своему личному усмотрению, не за­бывая, конечно, о своем звании инока. Весь обиход своей жизни, как богослужебной, так и хозяйственной, Оптина Пустынь все­гда обслуживала преимущественно своими соб­ственными силами, не прибегая к наемно­му труду. Все хозяйственные работы, не ис­ключая разработки леса, рыбной ловли, се­нокоса, посева и уборки хлеба и т.д. произ­водились самими монахами. Ими же про­изводились и все штукатурные, малярные, кровельные, плотничные и строительные ра­боты, за исключением тех случаев, когда требовались какие-либо специальные знания. Впрочем, в числе братии были и специалист-фельдшер, и специалист-инженер, под руко­водством которого строилась новая камен­ная церковь в скиту. Сельскохозяйственная деятельность в Оптиной Пустыни в общем была поставлена так хорошо, что монастырь получал даже награды за свой скот на земских выставках.

Возвращаясь снова к оптинскому бо­гослужению, мы должны сказать, что имен­но оно являлось, главным образом, тою ре­лигиозно воспитывающею духовною силою, благодаря которой Оптина Пустынь имела такое благотворное влияние и на окрестное население – крестьянское, городское и поме­щичье, и на всех прибывавших откуда бы то ни было в Оптину Пустынь. Богослуже­нию отводилось в Оптиной Пустыни ежедневно от семи до восьми часов. Оно соверша­лось строго по церковному уставу, без про­пусков, с канонархом, с положенными чтениями, неторопливо, ясно, отчетливо. Бла­годаря этому, содержание церковных пес­нопений, псалмов и поучений со всем их раз­нообразным, глубоким смыслам и со всею их красотою, без затруднений воспринима­лось и сердцем, и умом молящихся, стано­вилось неотъемлемым достоянием их душ, и, таким образом, воспитывало их духов­но, налагало на них свою духовную печать, которую они и уносили по своим домам, что­бы и там поделиться полученными ими в мо­настыре духовными впечатлениями. Богослу­жение Оптиной Пустыни было, таким образом, духовной школой, в которой незаметно, но постоянно; день за днем и год за годом, полу­чали духовное, православное воспитание в течение- многих лет тысячи и десятки тысяч слушателей из самых различных слоев рус­ского общества. Это был своеобразный ду­ховный университет русского народа, учив­ший не внешним познаниям, но воспиты­вавший чувства в разуме истины. Впрочем, нужно сказать, что в этом отношении Опти­ка Пустынь не является чем-либо исключи­тельным в ряду других наших благоустро­енных монастырей, оказывавших своим бо­гослужением, его содержанием и напевами такое же благотворное воспитательное вли­яние на богомольцев. Дивная Киево-Печерская Лавра, своеобразная Глинская Пустынь, величавая в своей простоте Троице-Сергиева Лавра, Пустынный Валаам – все они де­лали одно общее всенародное, духовно-про­светительное дело.

Своеобразною особенностью внутренней жизни Оптиной Пустыни является ее «стар­чество», появившееся в ней в конце 20-х го­дов прошлого столетия и составлявшее ее славу в течение всего XIX века. Историю оптинского старчества мы изложим ниже, а пока лишь отметим то обстоятельство, что именно благодаря своему старчеству Оптина Пустынь стала некоторой духовной лечебницей для душ, исковерканных гре­хом, потерявших или не нашедших смы­сла жизни, скорбящих и страждущих, ищу­щих вразумления, утешения и духовного руководства. Можно безошибочно сказать, что значительная часть оптинского братства пришла под кров этой обители, привлекае­мая жаждою старческого «окормления», и нашла здесь, при помощи старцев, душев­ный покой и спасение. Да и большинство богомольцев ищет в Оптиной Пустыни не только молитвенного утешения, но и раз­решения своих сомнений и недоумений, а нередко и тяжелых жизненных драм, из уст ее мудрых старцев и через их молитвы и наставления.

Старчество придало Оптиной Пустыни осо­бый духовно-светлый облик, пронизало ее духом благожелательной и снисходительной любви, сделало   ее   привлекательной   и   бесконечно дорогой для грешных душ, ищущих спасения. В старчестве раскрылось истинное значение и истинное назначение Оптиной Пу­стыни. И неудивительно, что у стен этой оби­тели возник целый поселок мирян, мужчин и женщин, семейных и одиноких, для ко­торых стало жизненною потребностью еже­дневно слушать оптинское богослужение и ежедневно получать благословение и настав­ление оптинских старцев.

III

ПРОШЛОЕ ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ, ЕЕ ВОЗОБНОВЛЕНИЕ

ПРИ МОСКОВСКОМ МИТРОПОЛИТЕ ПЛАТОНЕ И УСТРОЙСТВО ПРИ НЕЙ СКИТА

Оптина Пустынь приобрела славу в XIX веке, но возникла она в очень давние време­на. Имеются указания, что еще царь Миха­ил Федорович жаловал этому монастырю земли и разные угодья. Старинные мона­стырские синодики свидетельствуют о том, что Оптина Пустынь, как и некоторые дру­гие монастыри старого времени была сме­шанным монастырем – в ней жили и схим­ники, и схимницы. А так как совместные монастыри были отменены постановлением Стоглавого Собора, бывшего в половине XVI века, то отсюда видно, что Оптина Пу­стынь уже существовала в первой полови­не XVI столетия. Не отсюда ли произошло и ее наименование – Оптина, т.е. общая, ка­ковое наименование имеют и некоторые другие монастыри, например, Волховский Оптин монастырь. Впрочем, по мнению дру­гих, идущему от прежних времен, Оптина Пустынь обязана своим наименованием раз­бойнику Опте, который, покаявшись в сво­их душегубствах, пожелал молитвами, сле­зами и подвигами искупить свои грехи и положил начало монастырю. В XVIII веке Оптина Пустынь, как и многие другие мо­настыри того неблагоприятного для мона­шества времени, пришла в запустение. В кон­це столетия в ней оставалось всего только три монаха, из которых один был слепой. И вот, как раз в это время, знаменитый мо­сковский митрополит Платон, объезжая свою, епархию, в состав которой тогда входила и Калужская губерния, пленился прекрасным местоположением Оптиной Пустыни, и у не­го явилась мысль вывести ее из запустения. Возвратившись в Москву, он вызвал к се­бе известного в то время своею высокою духовною жизнью настоятеля Пешношской обители Московской епархии, архимандри­та Макария, состоявшего заочно в духов­ном общении с молдавским старцем архи­мандритом Паисием Величковским. Старец Паисий высоко ценил архимандрита Мака­рия и в знак своего расположения прислал ему архимандричий посох. Вызвав к себе о. Макария, митрополит сообщил ему о сво­ем намерении возобновить Оптину Пустынь и просил его дать из своего монастыря на­стоятеля, который мог бы устроить эту оби­тель. После долгого раздумья о. Макарий сказал: «Из нашей обители я не могу предло­жить более необходимого человека, как ого­родника Авраамия, но боюсь, что он, по сво­ему смирению, не пойдет».

Было решено, что о. Макарий пришлет Авраамия к митрополиту с каким-либо поручением, и митрополит посмотрит его. При­сланный к митрополиту, Авраамий понра­вился ему и против собственного желания был послан устраивать Оптину Пустынь. Взяв с собою несколько человек из Пешношской братии, Авраамий прибыл в Оптину и стал при­водить ее в порядок. Много горя пришлось ему натерпеться здесь: обитель была запу­щенная. Бедность была крайняя. Не было полотенца вытереть руки за литургией. Про-мучавшись некоторое время, Авраамий вер­нулся в Пешношу и со слезами просил о. Ма­кария освободить его от его должности. Ма­карий успокоил его, объехал вместе с ним знакомых соседних помещиков, и они снаб­дили Авраамия необходимыми для перво­начального обзаведения обители предмета­ми. Обрадованный и утешенный, Авраамий вернулся в Оптину и бодро принялся за тру­ды настоятельства.

Историю возобновленной Оптиной Пустыни можно разделить на четыре тридцатилетних периода. Со вступлением в настоятельство о. Авраамия начался первый из этих перио­дов, закончившийся к началу 30-х годов XIX столетия. Второй период совпадает со временем настоятельства о. архимандрита Моисея и старчества с. Льва и о. Макария; тре­тий период совпадает со временем настоя­тельства о. архимандрита Исаакия и стар­чества о. Амвросия, и четвертый обнимает собою время после 1894 года. Память о. Авраамия глубоко чтится в Оптиной Пустыни, как ее восстановителя и опытного руководителя в духовной жизни, восприявшего от своего духозного отца, архимандрита Ма­кария, заветы старца Паисия Величковского. Следующим выдающимся событием в ис­тории Оптиной Пустыни было устроение при ней скита во имя Усекновения главы св. Иоанна Крестителя. Начало Оптинскому ски­ту было положено в 1821 году. В то вре­мя уже была образована самостоятельная Калужская Епархия, и ее первым епархиаль­ным архиереем был бывший ректор Москов­ской Духовной академии епископ Филарет (Амфитеатров), впоследствии знаменитый ми­трополит Киевский. Епископ Филарет, по за­мечанию оптинского летописца, был очень монахолюбив и очень заботился о процвета­нии монашеской жизни в Оптиной Пустыни. Для большего преуспеяния в ней монаше­ского подвижничества он задумал основать при обители скит, где иноки, ищущие более уединенной, строгой и молитвенной жизни, находили бы удовлетворение этой своей по­требности. Задуманное епископом Филаре­том дело было огромной трудности: для успешной постановки оно требовало людей не только высокой и строгой монашеской жизни, но и понимающих науку православ­ного подвижничества, способных быть руко­водителями иноков на пути духовного их усовершенствования и знакомых с порядка­ми скитского жительства. После долгих раз­мышлений, совещаний и поисков преосв. Филарет остановил свой выбор на двух бра­тьях Путиловых – Моисее и Антонии, под­визавшихся в то время уже около 10 лет в пустынных Рославльских скитах Смолен­ской губернии под руководством учеников старца Паисия Величковского, вышедших из Молдавии старцев – Досифея, Афанасия, Анастасия и других. По приглашению пре­освященного Филарета братья Путиловы при­были в Калугу и получили поручение присту­пить к устройству скита при Оптиной Пусты­ни. Они испросили разрешение взять с собою из Рославльских скитов нескольких братии и вместе с ними прибывши в Оптину Пустынь. В расстоянии четверти версты от монастыря, в густом лесу, выбрали они место, стали ру­бить деревья и выкорчевывать пни, поста­вили церковь, кельи и ограду и, таким об­разом, положили начало скиту и установи­ли порядок скитского жительства. Первым начальником скита был о. Моисей, а когда он был перемещен в настоятеля Оптиной Пустыни, начальником скита сделался о. Ан­тоний. Управление Оптиной Пустынью о. Мо­исея было временем ее наибольшего расцве­та, как в духовном, так и в хозяйственном отношениях. Все, что   делалось   в   Оптиной Пустыни до него, имело характер лишь под­готовительной работы, и все, что делалось после него, было лишь поддержанием и про­должением его дела.

О. Моисей происходил из зажиточной и благочестивой московской купеческой се­мьи и до монашества носил имя Тимофея. Как и два его младших брата, Александр и Иона, он с детства отличался религиозною настроенностью, и эта настроенность была в них трех поддержана и осмыслена духов­ным влиянием старцев Новоспасского мо­настыря в Москве, Филарета и Александра, состоявших в духовном общении и в пере­писке со старцем Паисием Величковским. Большое влияние имела на юношей также и старица московского Ивановского мона­стыря, монахиня Досифея. Увлекаемые сво­им настроением, братья Путиловы в моло­дых годах покинули мир и ушли в монаше­ство. Иона ушел в Саровскую Пустынь, где впоследствии был настоятелем, а Тимофей и Александр поселились в Рославльских ле­сах у старцев Дорофея, Досифея и Арсения. Много лет провели братья в своем безмолв­ном уединении, занимались молитвою, чте­нием Слова Божия и святоотеческих книг, и различными телесными трудами. Под ру­ководством своих старцев, вышедших из обители Паисия Величковского, они опыт­ным путем учились «умному деланию», т.е. внутреннему вниманию, искусству разбирать­ся в своих помыслах, бороться со своими страстями и преодолевать их непрестанною внутреннею Иисусовою молитвою. Здесь, в лесном своем уединении, братья Путиловы приняли монашеский постриг – Тимофей с именем Моисея, а Александр с именем Ан­тония. После десятилетнего пребывания в пустыне, они переселились в 1821 году в Оптину Пустынь и занялись здесь устрое­нием скита.

IV

НАЧАЛО ОПТИНСКОГО СТАРЧЕСТВА: ИЕРОСХИМОНАХ ЛЕВ

В 1829 году, почти одновременно с тем, как о. Моисей был назначен настоятелем Оптиной Пустыни, а о. Антоний начальни­ком скита, произошло в жизни Оптиной Пу­стыни еще одно очень важное событие – прибыл в скит на жительство иеромонах о. Лео­нид (Наголкин), в схиме о. Лев, положив­ший начало оптинскому старчеству. О. Лео­нид был родом из купцов г. Карачева Ор­ловской губернии. В молодости он зани­мался торговлею и ездил по ярмаркам. По­чувствовав пустоту этого занятия, он оста­вил мир и ушел в Оптину Пустынь. Это бы­ло его первое пребывание в Оптиной Пусты­ни, еще до прибытия в нее о. Авраамия. Про­жив недолго в Оптиной Пустыни, о. Лео­нид перешел в Белые Берега, Орловской епархии, где сблизился и подружился со сво­им земляком, схимонахом Феодором, про­живавшим некоторое время в Нямце, в Молдавии, у старца Паисия Величковского. Мо­лодость о. Феодора прошла довольно бур­но, но он, преодолев все соблазны, нашел своей душе глубокое удовлетворение в оби­тели старца Паисия и, будучи им хорошо направлен к духовной жизни, возвратился в Россию. О. Леонид прожил в Белых Бере­гах несколько лет, проходя обычные мона­шеские послушания, пек хлебы, чистил кар­тофель на кухне, варил квас. Однажды, ко­гда братия обители собралась для избрания нового настоятеля, о. Леонид, полагая, что ему нечего делать на этом собрании, занял­ся приготовлением кваса. Через некоторое время к нему в квасоварню приходят бра­тья и объявляют, что он выбран настояте­лем и что ему нужно сейчас же ехать в Орел к Преосвященному. О. Леонид смиренно подчинился воле братии, но настоятелем пробыл недолго. Отказавшись от этого зва­ния, он поселился в соседнем лесу, в уединенной келье, вместе с единодушными бра­тьями – Феодором и Клеопой, который так­же был учеником старца Паисия. В своем уединении они проводили время в «духов­ном трезвении». Когда в их келью стали при­ходить посетители за советами, ради душев­ной пользы, старцы увидели, что здесь им оставаться уже нельзя, и решили искать бо­лее уединенного места. Сперва Клеопа, а за ним и Феодор с Леонидом переселились на Валаам. На Валааме Клеопа скончался, а Фео­дор и Леонид, претерпев немало непонятностей от завистливых людей, ушли в Александро-Свирский монастырь. В Александро-Свирском монастыре на них обратил вни­мание   император   Александр   I, посетивший проездом этот монастырь, и пожелал принять благословение от   старца   Феодора.   Но   тот разъяснил, что он простой схимонах, не имеюший священного сана, и    благословлять не   может. Тогда император откланялся и уехал. В 1822 году схимонах Феодор скон­чался   на   Пасхальной   неделе, а о. Леонид, потеряв своего друга, решил удалиться в свои родные места, и перешел в Чолнский мона­стырь Орловской епархии, а оттуда в Оптину Пустынь, где и оставался до самой своей кончины в 1841 году. Из сказанного видно, как   мало-помалу   сосредоточивались   в   Оптиной   Пустыни предания и заветы старца Паисия Величковского, приносимые туда со всех сторон разными лицами: настоятелем обители  Авраамием  от Макария Пешношского, Моисеем и Антонием от рославльских пустынножителей, о. Леонидом от стар­цев Клеопы и Феодора. Словно ручьи живой воды, стекаются отовсюду влияния великого старца, чтобы соединиться в один глубокий и светлый поток оптинского старчества.

Поселившись в 1829 году в скиту Оптиной Пустыни, о. Леонид сделался средо­точием духовной жизни в обители. Он от­личался необычайною живостью и яркостью внутренней жизни, но старался прикрывать свои дарования некоторым видом юродства. Самый наружный вид его был порази­телен. Он был высокого роста, довольно полный, но легкий и быстрый, с небольши­ми, проницательными и живыми глазами, с длинными, густыми и волнистыми воло­сами, напоминающими львиную гриву, с живою, резкою, прямою, простонародною ре­чью. В нем не было ничего напускного, за­ученного, формального. Народ любил его и теснился к нему. Келья его всегда была переполнена посетителями. Старец в белом балахоне сидел, на своей кровати и плел по­яски (это было его обычное рукоделье), беседуя с окружающими. Известный стран­ник по святым местам, инок Парфений, по­сетивший Оптину Пустынь, очень живо и интересно описывает прием у старца Лео­нида.

Старец сидит на кровати. Вокруг него на коленях стоят посетители, слушая его беседу. Вместе с другими стоит какой-то купец. Когда очередь дошла до него, ста­рец спросил его, что ему нужно? Купец, ска­зал: «Прошу вашего наставления, отче, как жить?» Старец сказал: «А выполнил ли ты то, что я тебе назначил в последний раз?» «Простите, отче, не могу выполнить». То­гда старец обратился к своим келейникам и сказал: «Ну, так вытолкайте его вон!» И купца вывели из кельи. Уходя, он уро­нил золотую монету. Старец сказал: «А мо­нету отдайте прохожему иноку. Он чело­век дорожный – ему пригодится!»   Все со страхом смотрели на эту сцену. Тогда инок Парфений спросил старца: «Отче, за что это вы так строго поступили с купцом?» О. Лео­нид ответил: «Да как же было поступить иначе? Он уже не один раз приходит ко мне и просит наставлений. Я ему сказал послед­ний раз, чтобы он оставил курение табаку, и он обещал, а теперь говорит – не могу оставить. Пусть сначала исполнит одну запо­ведь, а потом приходит за новыми настав­лениями». При иноке Парфений приходили к о. Леониду многие больные и бесноватые, и он, читая молитвы над ними и помазывая святым маслом от чудотворной Владимир­ской иконы Богоматери, исцелял их. Инок удивлялся силе его молитвы и спрашивал: «Отче, как вы дерзаете исцелять беснова­тых?» Старец ответил: «Это не от меня. Каж­дому, по силе веры его, Бог подает исце­ление по молитвам Богородицы». В тече­ние всего дня старец был занят с посетите­лями. А когда вечером освобождался от них, келейники вычитывали ему положен­ное иноческое правило. Евангелие читал обыкновенно сам старец особым молдав­ским способом. Спал старец в сутки не бо­лее трех-четырех часов. Своею святою жизнью, мудростью, прозорливостью, даром ис­целений, милосердием к страждущим, пря­мотою; и смелыми обличениями людей по­рочных старец Леонид приобрел общую лю­бовь и глубокое почитание. К нему стали приходить   люди   всех   классов   и   состояний – купцы, помещики, крестьяне, мещане, священники, не говоря уже о монахах и монахинях, и все получали от него полезный совет и утешение в постигшем их горе. С каждым годом возрастало стечение к не­му народа. Однажды приехал к старцу из соседнего Козельска уездный протоиерей и, увидев старца, окруженного толпою кре­стьян, сказал: «И охота вам, батюшка, так утруждать себя и возиться целые дни с на­родом». Старец ответил: «Конечно, по-на­стоящему это – дело ваше, мирских иере­ев, но так как у вас для этого мало време­ни, то поневоле приходится возиться с на­родом нам инокам». Недалеко от Оптиной проживал богатый помещик, человек гордый, крутой и своенравный. Семнадцать лет не был он у исповеди и, имея взрослых сыновей и дочерей, завел незаконную связь со своею крепостною женщиною. Слухи о прозорливом старце Леониде дошли до него, и он пожелал посмотреть старца. Старца пре­дупредили об этом. И вот, когда помещик вошел в его келью, старец, сидя, по обык­новению, на кровати среди своих учеников, прикрыл глаза свои сверху рукою, в виде козырька, как бы всматриваясь попристаль­нее в лицо входящего, и сказал грозно: «Вот идет остолопина смотреть грешного Лео­нида! А сам, шельма, семнадцать лет не был у исповеди!» Пораженный непривычным для гордого барина обращением старца, поме­щик пожелал исповедаться у него и просил настоятеля   Оптиной   Пустыни   переговорить об этом со   старцем.  Старец согласился исповедывать   помещика, но   наложил   на   не­го епитимью и не допустил до причащения Святых Тайн, пока он не разорвет свою не­законную связь. Возвратившись домой, по­мещик   через   некоторое   время  отослал   от себя свою сожительницу, к большой   радо­сти своих детей, приезжавших в Оптину Пу­стынь благодарить старца за его строгость. Деятельность о.  Леонида, всегда окружен­ного множеством посетителей, не нрави­лась    епархиальному начальству: оно пола­гало, что инок, принявший на себя обеты схимничества, великий  ангельский образ, должен был проводить свою жизнь в совер­шенном уединении и молитве,  а  никак не в беседах с народом. Непрерывным стечени­ем народа нарушалось безмолвие скита, и скит уже переставал чем-либо отличаться от монастыря. Поэтому старцу Леониду бы­ло предложено прекратить прием посети­телей. Старец исполнил распоряжение ду­ховной власти. Но народ продолжал идти к нему.  Собравшись у дверей его кельи или у ворот скита, люди часами и днями ожи­дали его выхода, окружали его, просили его благословения и молитвы, спрашива­ли советов, просили помочь больным. То­гда было предписано перевести старца в мо­настырь, но по-прежнему не допускать к нему посетителей. Устраивали разного ро­да заграждения из досок, запирали ворота, чтобы народ не мог проникать к о. Ле­ониду, но все оказывалось напрасным. Од­нажды настоятель монастыря, о. Моисей, пришел посмотреть, что делается у стар­ца, и увидел, что его келья полна народа – здесь были и здоровые, и больные. Старец читал над больными молитвы и помазывал их святым елеем из лампадки, висевшей перед его келейной Владимирской иконой Божьей Матери. Настоятель ужаснулся и сказал: «Батюшка! Что же это вы делаете? Ведь вам же запрещено принимать народ! Вас могут под начал упрятать, сослать в Со­ловки!» Старец ответил: «Что хотите, то и делайте со мною! Хоть в Сибирь меня по­шлите, я останусь тем же Леонидом! По­смотрите на этих больных, – могу ли я от­казать им в молитве, на которую они только и надеются, которой ждут, и которая, по их вере и усердию к Божьей Матери пода­ет им исцеление?!» О. Моисей махнул ру­кою и ушел из кельи старца, промолвив: «Делайте, как знаете!» Несколько раз стар­ца переводили из одной кельи в другую. По­лучив распоряжение о переходе в новую келью, старец брал на руки свою Владимирскую икону Божией Матери и с пением «Достой­но есть...» отправлялся в указанное ему по­мещение. Ученики несли за ним остальные его вещи. Наконец, старцу запретили но­сить схимническое одеяние, вероятно, по­лагая, что он ведет слишком рассеянную жизнь, неподобающую его схимническому положению. В это время приехал в Оптину Пустынь проездом в Петербург высокопре­освященный Филарет, митрополит Киевский. В Оптиной Пустыни он был встречен калуж­ским епархиальным преосвященным и всем монастырским братством. Митрополиту Фи­ларету, любившему и почитавшему о. Ле­онида, хорошо было известно положение старца в обители и отношение к нему епар­хиального владыки. Заметив, что старец был без схимнического одеяния, митрополит спро­сил; почему он не в схиме. Старец молчал. Митрополит понял причину его молчания и сказал: «Ты – схимник, а потому и должен носить схиму». После этого случая запре­щение о. Леониду носить схиму было отме­нено. Гонение, постигшее о. Леонида со сто­роны противников старчества, распространи­лось и на его учеников. Их называли «фар­мазонами» и подвергали всяческим стесне­ниям и запрещениям. Много неприятностей претерпели из-за старца, между прочим, его вернейшие ученицы из Белевского мона­стыря – игуменья Павлина и монахиня Анфия. Старец Лев скончался в 1841 году, 11-го октября, 72 лет от рождения. До самой сво­ей кончины он сохранил ясное сознание, мно­го раз причащался во время болезни Свя­тых Христовых Тайн, был особорован и до последнего вздоха призывал имя Божие, часто осеняя себя крестным знамением. Бла­гословив в последний раз братию, он тихо предал дух свой в руки Божий. Перед кончиною посетил его известный в той местно­сти своею святою жизнью юродивый Брагузин, и старец просил его помолиться о нем, чтобы Бог помиловал его. Юродивый отве­тил: «Авось, помилует!»*

____________________

*Более подробные сведения о старце Леони­де можно найти в его жизнеописаниях, составлен­ных о. Климентом (Зедергольмом) и о. архиманд­ритом Агапитом.

V

ОПТИНСКИЙ СТАРЕЦ О. ИЕРОСХИМОНАХ МАКАРИЙ И ЕГО ТРУДЫ ПО ИЗДАНИЮ ПИСАНИЙ СТАРЦА ПАИСИЯ ВЕЛИЧКОВСКОГО

За семь лет до кончины о. Леонида при­был в скит Оптиной Пустыни иеросхимонах Макарий.

О. Макарий происходил из дворянской помещичьей семьи Ивановых, Ор­ловской губернии. В молодости он думал жениться, но, побывав однажды в Площанской Пустыни Орловской епархии, он так пленился красотою монашества (все мона­хи показались ему, по его словам, «земны­ми ангелами»), что уже не захотел вернуть­ся домой из этой обители. В Площанской Пустыни он нашел себе руководителя в ли­це ученика старца Паисия Величковского, схимонаха Афанасия (Захарова, бывшего гу­сарского ротмистра), того самого, под вли­янием которого находились в Москве стар­цы Новоспасского монастыря Филарет и Александр, и через них оптинский архимандрит Моисей и духовный сын о. Филарета Иван Васильевич Киреевский, которому по­том пришлось вместе со старцем Макарием работать над изданием рукописей стар­ца Паисия Величковского. Так удивитель­но переплетались духовные нити, связывав­шие старца Паисия с Оптиной Пустынью. О. Макарий жил в Площанской Пустыни от 1810 по 1834 год. В 1823 году скончал­ся его духовный отец, старец Афанасий, по­сле чего началось его сближение и перепис­ка со старцем Леонидом, результатом ко­торых было переселение о. Макария в скит Оптиной Пустыни. По прибытии в скит  о. Ма­карий сделался ближайшим помощником о. Леонида по старчеству, а после его кончи­ны сам вступил в подвиг старчества, буду­чи вместе с тем и начальником скита вме­сто о. Антония, назначенного настоятелем Николаевского монастыря в Малоярослав­це, Калужской епархии. Семь лет продол­жалась совместная жизнь и деятельность старцев Леонида и Макария. Тесная духов­ная дружба связывала их. Нередко они да­же писали общие письма своим духовным детям за своею общею подписью.

Между тем, они были совершенно не по­хожи друг на друга ни по внешности, ни по характеру. О. Лев, из купцов, крупный и представительный, был прям, грубоват и ре­зок и отличался не столько начитанностью в духовных писаниях, сколько духовно-практическою    мудростью.  О. Макарий, из дворян, был    слабого   сложения, некрасив, с неправильностью в устройстве глаз и в ре­чи, обладал мягким  и кротким характером, эстетическими   наклонностями, в молодости даже играл на скрипке, знал и любил цер­ковное пение, любил цветы,  был   очень начитан  в  церковной литературе, имел склон­ность к ученым, кабинетным занятиям. Оба старца как бы дополняли друг друга. Со смертью о. Леонида бремя старчества легло всецело на одного о. Макария, и он нес это бремя в течение девятнадцати лет, до самой своей  кончины, последовавшей   7-го сентября 1860 года. При нем деятельность оптинского старчества   получила   новое   на­правление.  О.  Леонид   являлся   по   преиму­ществу практическим руководителем душ, прибегавших к нему за помощью, и   цели­телем их немощей и болезней. Он имел де­ло большею   частью, с иноками и крестья­нами. При о. Макарии впервые началось сбли­жение с Оптиной Пустынью представите­лей   русской науки и литературы. Произо­шло это, главным образом, на почве изда­тельства Оптиной Пустынью рукописей стар­ца Паисия Величковского, хранившихся в скитской   библиотеке и занесенных туда в разное время разными лицами. Мы  уже  го­ворили, что влияние старца Паисия различ­ными путями сосредоточилось в Оптиной Пустыни. Ученики великого старца и его преемники передавали друг другу заветы и предания своего учителя, распространяли вместе с тем в рукописях и его переводы святоотеческих подвижнических книг. Су­ществовавшие до старца Паисия славянские переводы аскетической святоотеческой литера­туры не были свободны от неясностей и непра­вильностей и нуждались в исправлении по греческим подлинникам. Иные же из отеческих писаний, очень ценные в аскетическом от­ношении, и совсем не были переведены с греческого языка. Старец Паисий воспол­нил этот пробел в русской духовной лите­ратуре и трудами всей своей жизни, при со­действии подготовленных им учеников, ис­правил по греческим подлинникам многие неточные древние славянские переводы оте­ческих книг, а иные книги перевел заново с греческого языка. Все эти писания стар­ца Паисия, очень высоко ценимые в мона­шеском мире, в рукописях распространя­лись по русским обителям, а некоторые, например, "Добротолюбие", были и напеча­таны в Петербурге в начале XIX столетия. Большинство же писаний сохранилось в руко­писях по библиотекам монастырей и по ке­льям иноков. Немало таких рукописей име­лось и в Оптиной Пустыни, откуда они и были извлечены на свет Божий заботами и трудами старца Макария, при содействии его просвещенных духовных детей и почи­тателей.

В 40-х годах XIX столетия недалеко от Оптиной Пустыни, в своем имении Долбине, Вельского уезда, проживали супруги Иван Васильевич и Наталья Петровна Кире­евский. Оба они были люди глубоко рели­гиозные. Проживая перед тем в Москве, они находились в духовном общении со стар­цем Новоспасского монастыря Филаретом, были его духовными детьми. В особенно­сти близка была к о. Филарету Наталья Пе­тровна, которая сблизила с ним и своего мужа, известного публициста и философа, редактора-издателя журнала «Телескоп». Оба они от о. Филарета слышали о старце Паисии и о его писаниях, и были почитателями памяти великого старца. Поселившись в Долбине, они часто бывали в Оптиной Пусты­ни, познакомились с ее старцами – о. Мо­исеем и о. Макарием, и особенно сблизи­лись с последним, который стал их духов­ным отцом. Старец Макарий нередко по­сещал Киреевских в их имении, гостил у них по нескольку дней и пользовался их безгра­ничною любовью и уважением. Между ни­ми часто шли беседы о старце Паисик, о его литературных занятиях и о его рукописях, хранившихся в библиотеке Оптинского ски­та, причем все они единодушно высказыва­ли свое сожаление, что эти драгоценные в духовно-подвижническом отношении писания остаются никому не известными, ни ино­кам, ни мирянам, интересующимся духов­ною жизнью. Мало-помалу у них созрела мысль явить эти рукописные сокровища миру и приступить к их печатанию. Задумав это   большое   дело, они   решили   испросить на него благословения московского митро­полита Филарета, перед мудростью и свя­тостью которого все они благоговели и который был лично известен Киреевским. Ми­трополит отнесся очень сочувственно к за­думанному предприятии), дал свое благо­словение и обещал поддержку. В одно из посещений старцем Макарием Долбина бы­ло решено начать издательство с жизнеопи­сания старца Паисия, составленного его уче­никами вскоре после его смерти, присое­динив к нему некоторые из писаний и пи­сем старца, а также из писаний его друга и единомышленника, старца Василия Поляномерульского. В тот же день, когда состо­ялось это решение, старец Макарий написал первые страницы предисловия к изданию. Так было положено начало делу. В деле из­дательства принимали близкое участие про­фессор Московского университета С.П. Шевырев и профессор Московской Духовной академии протоиерей Ф.А. Голубинский, ко­торый был и цензором издания. Во всех за­труднительных случаях при редактировании текста обращались за советом и указанием к митрополиту Филарету, который внима­тельно следил за изданием и даже вызывал к себе старца Макария для личного знаком­ства с ним и беседы. Впрочем, это было уже в последующем периоде издательства, в 50-х годах. Сами Киреевские, проживая по вре­менам в Москве, непосредственно наблю­дали за изданием. Печатание жизнеописания старца Паисия началось в 1846 году, а в ян­варе 1847 года книга уже вышла из печати. Все любители духовного чтения были очень заинтересованы этою книгою, и она расхо­дилась в большом количестве и очень бы­стро, так что вслед за первым изданием сей­час же было приступлено и ко второму. За жизнеописанием старца Паисия последова­ло издание его переводов святоотеческих книг. В течение ряда лет были изданы: пре­подобного Исаака Сирина слова подвиж­нические, писания преподобных Иоанна и Варсануфия, Марка Подвижника, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, Феодора Студита, аввы Фалассия, житие Григория Синаита и другие. Издательская дея­тельность старца Макария совместно с Ки­реевскими продолжалась до самой кончи­ны Ивана Васильевича, последовавшей в 1856 году, но не прекратилась и после его смер­ти, поддерживаемая другими лицами. Из сохранившихся писем Ивана Васильевича и Натальи Петровны к о. Макарию видно, с каким горячим сочувствием, с каким вни­манием и заботливостью они относились к делу издательства, на участие свое в кото­ром смотрели как на особое служение, воз­ложенное на них Богом.

В пятидесятых годах близкое участие в издательской деятельности о. Макария при­нял Тертий Иванович Филиппов, о котором сохранился следующий благожелательный от­зыв   старца: «Тертий Иванович очень  понравился нам по своей христианской, прият­ной простоте и неизысканному деликатно-свободному общению». В эти же годы по­сетил Оптину Пустынь и старца Макария Н.В. Гоголь. Сложное дело издательства, пересмотра и проверки рукописей, коррек­тура и так далее не могли быть выполнены трудами одного о. Макария, и около него, как некогда и около старца Паисия, соста­вилась группа помощников, обладавших бо­гословским и высшим образованием, в ко­торую входили: о. Амвросий Гренков (впо­следствии знаменитый старец и преемник о. Макария), о. Леонид Кавелин (впоследствии наместник Троице-Сергиевой лавры), о. Климент Зедергольм (магистр классиче­ской филологии Московского университе­та), о. Ювеналий Половцев (впоследствии архиепископ Литовский) и другие лица. Уже после кончины о. Макария эти ученики его, вспоминая свои занятия с покойным стар­цем, с отрадою и благодарным чувством передавали, как им приходилось по ходу работ слышать от старца толкования таких мест из святоотеческих книг, на объясне­ние которых при других обстоятельствах они не могли бы и рассчитывать, так как, если бы стали спрашивать его, то он, по сво­ему глубокому смирению, ответил бы им: «Не моей меры углубляться в толкование подобных мест».

В   1852 году старец  Макарий по вызову митрополита. Филарета    посетил    Москву    и виделся   с   митрополитом. В эту же поезд­ку он посетил Троице-Сергиеву лавру и ви­делся с профессором протоиереем Ф.А. Голубинским.   Так укреплялась связь Оптиной Пустыни с ученым, литературным и бо­гословским   миром – Москвы.   Вместе   с   тем все  более  и более возрастало духовное вли­яние   и   значение о. Макария  среди  монаше­ствующих   разных   монастырей. Под его ру­ководством находились   женские обители в Великих Луках, Вязьме, Курске, Серпухо­ве, Севске, Калуге, Ельце, Брянске, Каза­ни, Осташкове, Смоленске и других местах. Отовсюду к нему обращались и миряне, лич­но и письменно, и приезжали к нему исповедываться. После  кончины о. Макария заботами Н.П. Киреевской были напечатаны его письма к монашествующим в четырех томах и к мир­ским особам в одном томе, заключающие в себе драгоценные уроки христианской жиз­ни,  основанные на писаниях отцов-подвиж­ников и собственном огромном духовном опыте, чуткости и  проницательности смирен­ного  и любящего сердца, изложенные с уди­вительною простотою, напоминающею   писа­ния   святителя Тихона Задонского. Жизнь старца Макария, как и его предшественни­ка, о. Льва, не обошлась без скорбей и огор­чений,  во   исполнение слов Спасителя: «В мире скорбни будете».  Вскоре после выхо­да в свет жизнеописания старца Паисия Величковского    с    приложением его    писаний и   между   ними   статьи   об умной   Иисусовой молитве и о приемах обучения этой молит­ве, получено   было на имя  Натальи  Петров­ны   Киреевской   анонимное   письмо   с резки­ми нападками на эту молитву, на старца о. Ма­кария и на Наталью Петровну, выпустившую в   свет   такое   сочинение.   Нашлись   и   другие лица, также осуждавшие опубликование ста­тьи  старца  Паисия и полагавшие, что подоб­ные вещи должны храниться в  глубине мо­настырских келий и  не выноситься на ули­цу, к соблазну непосвященных. Упреки, вы­сказываемые Н.П.  Киреевской, были, в сущ­ности, обращены  к о. Макарию и доставили ему немалую скорбь.  В начале пятидесятых годов   новая   неприятность   постигла   старца. Киреевские   любили  иногда приглашать его к себе, в село Долбино, и для его успокое­ния   выстроили   ему   небольшой   особый   до­мик  в  саду,  где он и проживал день, два и три   во   время   своего   пребывания  в  Долбине,  отдыхая  от непрерывного   приема  наро­да в монастыре. Слухи о том, что старец поки­дает по временам свой скит и живет вдали от него у светских лиц, были доведены до све­дения митрополита Филарета, причем митропо­литу  жаловались,    что   посетители    Оптиной Пустыни лишены возможности видеть старца и пользоваться его советами   вследствие   его отсутствия из монастыря. Митрополит написал по этому поводу письмо Н.П. Киреевской, в котором   мягко,  но   решительно   указал   не­допустимость проживания старца в Долбине. Наконец,   в   тех   же   пятидесятых   годах  еще одна   неприятность постигла о.  Макария.  По чьему-то   ходатайству    митрополит Филарет возбудил в Синоде вопрос о назначении о. Ма­кария настоятелем Волховского   монастыря Орловской  епархии. Это предположение вы­звало   крайнюю тревогу как среди братии Оптиной  Пустыни, так и среди светских по­читателей старца, которым пришлось употре­бить   немало усилий,  чтобы  убедить высшие духовные власти в том, что о. Макарий и по своему возрасту,  и  по своему здоровью, и   по своему положению в Оптиной Пусты­ни  не   может быть  взят оттуда. Так, среди всевозможных   огорчений и тревог подходи­ла к концу жизнь о. Макария,  и, наконец, 7 сентября 1860 года последовала его мир­ная  кончина.  День  кончины старца Макария – единственный   день   в   году,  когда   разре­шается  доступ в Оптинский скит женщи­нам, желающим помолиться в скитской церк­ви об упокоении души его. Это обстоятель­ство лишний раз подтверждает, какою ис­ключительною и благоговейною любовью была окружена память кроткого и учительного старца.

VI

ОПТИНСКИЙ СТАРЕЦ О. ИЕРОСХИМОНАХ АМВРОСИЙ

Общепризнанного, бесспорного преемника себе старец Макарий не оставил. Одни из его духовных детей перешли к его бывше­му келейнику, о. Илариону, пользовавше­муся общим уважением и назначенному вме­сто о. Макария начальником скита. Другие выбрали своим старцем бывшего главного помощника о. Макария по просмотру и из­данию писаний старца Паисия о. Амвросия (Гренкова), который после смерги о. Илариона в 1873 году сделался единственным общепризнанным оптинским старцем, носи­телем духа и заветов старцев Леонида и Ма­кария.

Вскоре после кончины о. Макария про­изошли большие перемены в составе лиц, возглавлявших Оптину Пустынь. В 1862 году скончался о. архимандрит Моисей, управ­лявший обителью более тридцати лет,   устроитель скита при Оптиной Пустыни, учре­дитель ее старчества, создатель всего ее ду­ховного и хозяйственного распорядка и бла­госостояния. Через три года после него умер его брат и ближайший его сотрудник о. игу­мен Антоний, проживавший последние го­ды своей жизни на покое в Оптиной Пустыни. Оба брата были крепко связаны не толь­ко кровным родством, но и духовною друж­бою. С юных лет они пошли одним и тем же путем монашеского подвига, вместе под­визались в Рославльских лесах, вместе тру­дились над устроением Оптинского скита. До самой кончины о. Моисея о. Антоний оставался неизменно его духовным сыном. Если о. Моисею  преимущественно был при­сущ дар мудрости, то о. Антонию было бо­лее    свойственно нежное, любящее сердце, о чем свидетельствуют и его записки, и его письма, напечатанные после его смерти.

Н.П. Киреевская после первого знакомства с ним отозвалась о нем, что в этом старце «особенно отличаются его возвышенное про­стодушие и всеобъемлющая любовь».

Со смертью трех вышеупомянутых лиц закончился второй тридцатилетний период в жизни Оптиной Пустыни. Во все продолжение этого периода старцы Макарий, Моисей и Антоний являлись вдохновителями и руководителями духовной и материальной жиз­ни оптинского братства. Но и после их смер­ти начатое и совершаемое ими дело воспита­ния духа и строительства жизни монашеской общины не прекратилось и не заглохло, а нашло себе новых исполнителей в лице их преемников и продолжателей – настояте­ля Оптиной Пустыни – о. Исаакия, старца о. Амвросия и скитоначальников о. Пафнутия, о. Илариона и заступившего его ме­сто с 1874 года о. Анатолия (Зерцалова), явившихся верными хранителями и исполни­телями заветов оптинских старцев первого – старшего поколения.

К более близкому знакомству с этими новыми деятелями Оптиной Пустыни мы теперь и обратимся.      

О. Исаакий, заместивший о. архимандри­та Моисея, происходил из богатой купече­ской семьи города Курска – Антимоновых. Его отец торговал скотом, и сам о. Исаакий в молодости своей ездил по ярмаркам. Эта жизнь не удовлетворила его. В душе его жило и тянуло его в иной мир глубокое религиоз­ное чувство. И вот в один прекрасный день произошла обычная в жизни наших подвиж­ников история. Выехав из дому на одну из украинских ярмарок, молодой купец, гу­бернский франтик, как он сам о себе потом отзывался, Иван Антимонов приказал сво­ему кучеру повернуть лошадей на север, и через несколько дней вместо украинской ярмарки оказался в Оптиной Пустыни, слу­хи о которой, вероятно, уже доходили до него. В то время еще был жив старец о. Лев. По примеру других, Иван Антимонов явил­ся к нему в келью за благословением и скромно поместился позади всех посетителей на сту­ле. Вдруг он слышит оклик старца: «Ванюшка, поди сюда». Он никак не мог предположить, чтобы этот оклик относился к нему, так как, во-первых,  в   Оптиной   Пустыни никто в то время не  знал  его,  тем  более  по  имени,  и, во-вторых, он не привык к тому, чтобы его, богатого купеческого сынка, кто-нибудь чужой называл так запросто «Ванюшка». Этим име­нем  его  называл  только  его  покойный  дед. Поэтому он, не обращая никакого внимания на оклик, продолжал спокойно сидеть на своем месте.* Однако стоявшие около него засуети­лись  и стали толкать его, говоря:  «Иди, это тебя старец требует!» Тогда Антимонов, пора­женный тем, что старцу известно его имя, по­спешил к нему, и происшедший между ними разговор определил его судьбу: Антимонов на­всегда остался в  Оптиной Пустыни. При по­стриге в монашество он получил имя Исаакия. Это бьш удивительный человек, олицетворение простоты, естественности, скромности и глубо­кой молитвенной собранности. Он не мог без слез совершать литургию. Его преданность и послушание старцу были всецелы. Более трид­цати лет (знаменательное число в истории Оп­тиной Пустыни) он оставался настоятелем мо­настыря, и говорил, что по молитвам старца он за все это время не знал никакой скорби. О его необыкновенной молчаливости ходило немало

____________________________

* Весь этот рассказ мы лично слышали от о. Иса­акия, и передаем его с его слов.

рассказов. Однажды, по случаю какого-то праздника в одном из монастырей, там было архиерейское служение. В числе сослужащих был о. Исаакий. После службы все собрались в покоях настоятеля пить чай. Шел оживленный разговор. Один только о. Исаакий молчал. На­конец, владыка, желая и его втянуть в разго­вор, обратился к нему и сказал: «А что же вы, о. архимандрит, ничего нам не скажете? Я ви­жу, что вы только слушаете...» «Владыко святый! – ответил о. Исаакий, – Если все будут говорить, то кто же будет слушать?» О просто­те, скромности и незлобии о. Исаакия можно судить по следующему случаю Какой-то про­ходимец-странник, каких немало шатается по монастырям, проживая по странноприимным, питаясь по  трапезным и получая милостыню от настоятелей и казначеев, пришел  за  ми­лостыней и к о. Исаакию, и оставшись им почему-то недоволен, грубо сказал: «Вот ты и игумен, а не умен!» О. Исаакий добродушно ему ответил: «А ты, брат, хотя и умен, да не игумен!» Мне пришлось видеть о. ар­химандрита Исаакия в июне 1894 года, за два   месяца до его кончины, когда он уже был глубоким старцем. Он был среднего роста, довольно полный, сутуловатый старец, с длинными, густыми седыми волоса­ми, со спокойным, серьезным, прямым взгля­дом   больших серых красивых глаз. Меня, студента духовной академии, мальчишку, он принял    внимательно,    ласково, сердечно, и много   рассказывал о   себе.  На прощанье он вынес мне жизнеописание оптинского стар­ца Леонида, и, подавая- его, сказал: «Возь­мите, читайте: он тоже был из купцов». Ме­ня очень тронули тогда и эти слова его, и его богослужение, совершаемое им со сле­зами на глазах, и благодаря ему навсегда установилась сердечная связь между мною и Оптиной Пустынью с ее старчеством.

О скитоначальнике иеромонахе   Иларионе  говорят  как  о  верном  и  опытном в ду­ховной   жизни   ученике   старца  Макария. По смерти последнего  он был  духовным отцом Н.П.  Киреевской и был ею очень почитаем. Ходили слуги, что   между   его   духовными детьми   и   духовными   детьми   о.   Амвросия происходили  споры   из-за того, кто из этих двух   старцев   «выше», но нужно сказать, что Н.П. Киреевская  не  принимала  участия в этих спорах и считала, что «оба старца луч­ше». Когда о. Иларион скончался в 1874 го­ду, его место начальника скита заступил мо­лодой еще  иеромонах Анатолий  (Зерцалов), студент   Калужской   Духовной   семинарии   и ученик старцев Макария и Амвросия. Он го­ворил о себе, что он двадцать лет молил Бо­га  дать ему  простоту,  и,  наконец, вымолил ее. Его считают  опытным делателем Иису­совой молитвы. Когда впоследствии стар­цем Амвросием была устроена Казанская Шамординская женская община, о. Анато­лий стал ближайшим помощником старца в деле устроения этой обители и в духов­ном    руководительстве сестер. Имеются в печати его письма к монахиням, проникну­тые особенным, восторженным, каким-то «пас­хальным» одушевлением, и в этих письмах он постоянно напоминает о необходимости неустанной внутренней Иисусовой молитвы и указывает, как можно научиться и пре­успеть в этой молитве. Будучи весьма скром­ным, он обладал чувством высокого лично­го достоинства, и во всяком обществе умел быть одинаково общительным, заниматель­ным и учительным. Шамординские сестры сохранили о нем самое светлое и благодар­ное воспоминание, как о своем мудром и любвеобильном старце.

Со старцем Амвросием у него всегда были самые искренние и близкие сыновние духовные отношения. О. Анатолий скончал­ся в январе 1894 года, за семь месяцев до кончины о. архимандрита Исаакия, и два с половиною года спустя по смерти о. Амв­росия. Центральное место среди главных деятелей Оптиной Пустыни в третье тридцатиление ее восстановленного бытия зани­мал старец иеросхимонах Амвросий, при­обретший, можно сказать, наибольшую сла­ву из всех оптинских старцев, хотя сам о себе он выражался так: «Славны бубны за горами, – а посмотришь близко – простое лукошко», и еще: «Я всю жизнь свою крыл чужие крыши, а своя осталась непокрытою». Старец иеросхимонах Амвросий, в миру Алек­сандр Михайлович Гренков, родился в ду­ховной семье села Большие Липовицы  Тамбовской епархии 21-го или 23-го ноября 1812 года. Сам старец не знал точно дня своего рождения. Он прошел обычную для духовного мальчика школу – сперва духовное училище, потом духовную семинарию. Учил­ся он успешно, но не пошел ни в духовную академию, ни в священники. Он как будто чувствовал в душе своей особое призвание, и не спешил пристроить себя к определен­ному положению, как бы ожидая зова Божия. Некоторое время он был домашним учи­телем в одной помещичьей семье, а затем преподавателем Липецкого духовного учили­ща. Обладая живым и веселым характером, добротою и остроумием, Александр Михай­лович был очень любим своими товарищами и сослуживцами. В последнем классе семи­нарии ему пришлось перенести опасную бо­лезнь, и он дал обет постричься в монахи, если выздоровеет. По выздоровлении он не за­был своего обета, но несколько лет откла­дывал его исполнение, «жался», по его вы­ражению. Однако совесть не давала ему по­коя. И чем больше проходило времени, тем мучительнее становились укоры совести. Пе­риоды беззаботного юношеского веселья и беспечности сменялись периодами острой тос­ки и грусти, усиленной молитвы и слез. Од­нажды, будучи уже в Липецке и гуляя в со­седнем лесу, он, стоя на берегу ручья, яв­ственно расслышал в его журчании слова: «Хвалите Бога, любите Бога»... Дома, уединяясь от любопытных взоров, он пламенно молился Божией Матери просветить его ум и направить его волю. Вообще, он не обладал настойчивою волею, и уже в старости гово­рил своим духовным детям: «Вы должны слушаться меня с первого слова. Я – чело­век уступчивый. Если будете спорить со мною, я могу уступить вам, но это не будет вам на пользу». В той же Тамбовской епархии, в селе Троекурове, проживал известный в то время в той местности подвижник Иларион. Александр Михайлович пришел к нему за советом, и старец сказал ему: «Иди в Оптину Пустынь – и будешь опытен. Можно бы пойти и в Саров, но там уже нет теперь таких опытных старцев, как прежде». (Ста­рец преподобный Серафим незадолго перед этим скончался.) Вероятно, прежде чем окон­чательно принять решение, Александру Ми­хайловичу захотелось посмотреть Оптину Пу­стынь. И вот он, когда наступили летние ка­никулы 1839 года, вместе с товарищем сво­им по семинарии и сослуживцем по Липец­кому училищу Покровским, снарядив ки­битку, отправились на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру и по пути останавливались в Оптиной Пустыни. Когда после этого на­чался учебный год и наступила осень, Алек­сандр Михайлович, после одного особен­но весело проведенного в гостях вечера, ска­зал по секрету Покровскому: «Я не могу дальше оставаться здесь. Уйду в Оптину». И действительно, спустя немного дней пре­подаватель Липецкого училища Гренков исчез из Липецка и оказался в Оптиной Пусты­ни. Старец Лев с любовью принял Гренкова под свое ближайшее руководство и назначил ему послушание – читать старцу молитвенное правило. Александр Михайлович поселился в скиту.

Неизвестно    почему, старец Лев, шутя, называл Гренкова «химерою». Умирая, он передал Гренкова о.   Макарию, сказав при этом: «Передаю его тебе из полы в полу. Уж больно он ютится к нам, старцам». Для характеристики о. Амвросия и оптинских старцев интересен сообщаемый о. Амвро­сием небольшой разговор   его с о. игуме­ном Антонием в алтаре Введенского хра­ма. Скоро после того, как о. Амвросий был посвящен  в  дьяконы и должен был однаж­ды служить литургию в Введенском храме, подходит   он   перед   службою   к   стоявшему в алтаре игумену  Антонию,  чтобы  принять от него благословение.   О.  Антоний  спраши­вает его:  «Ну что, привыкаете?»  О. Амвро­сий развязно  отвечает ему:  «Вашими  молит­вами,   батюшка!»   Тогда о.   Антоний  продол­жает: «К  страху-то Божьему?..»   О.   Амвро­сий понял неуместность  своего тона в алта­ре* и   смутился. «Так что, – заключал  свой рассказ  о.  Амвросии, – умели приучать нас к благоговению прежние старцы».

В годы старчества о. Макария о. Амвро­сий, как окончивший семинарию и знако­мый с древними языками, был одним из его ближайших помощников  по подготовке к печати писаний старца Паисия Величковского, и это занятие послужило ему хорошей подготовкой к его будущему старчеству. В сороковых годах он, простудившись, пе­ренес продолжительную и тяжелую болезнь, навсегда подорвавшую его здоровье и по­чти приковавшую его к постели. Вследствие своего болезненного состояния, он до са­мой своей кончины не мог совершать ли­тургии. Постигшая о. Амвросия тяжелая болезнь имела для него несомненное провиденци­альное   значение. Она умерила живость  его характера, предохранила его, быть может, от  развития  в  нем самомнения и заставила его глубже войти в себя, лучше понять и себя   самого, и человеческую природу. Не­даром же впоследствии о. Амвросий гово­рил: «Монаху полезно болеть. И в болезни не надо лечиться, а только подлечиваться!» Помогая    старцу  Макарию в    издательской деятельности, о.  Амвросий  и после его кон­чины продолжал   заниматься этой деятель­ностью. Под его руководством были изда­ны   «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника,   письма   и   жизнеописание   о.   Мака­рия,   жизнеописание   о.   Моисея,   жизнеописа­ние и переписка о.  Антония, «Царский путь Креста Господня» и «Илиотропион» преосвя­щенного Иоанна Максимовича и другие кни­ги. Помощниками   старца  Амвросия  в  изда­тельской   работе были о. Климент (Зедергольм), о. Леонид (Кавелин), о. Ювеналий (Половцев) и впоследствии о. Агапит, о. Эраст (Вытропский) и другие лица.

Но не издательская деятельность была средоточием старческих трудов о. Амвросия. У старца Амвросия не было особенной склон­ности  к   книжным  и  кабинетным занятиям. Его   душа  искала  живого,  личного  общения с  людьми,  и он скоро стал приобретать сла­ву   опытного  наставника  и   руководителя  в делах   не   только духовной, но и практиче­ской  жизни. Он обладал необыкновенно жи­вым, острым, наблюдательным   и   проница­тельным   умом, просветленным  и  углублен­ным, постоянною сосредоточенною молитвою, вниманием к себе и знанием подвижниче­ской литературы. По  благодати Божией его проницательность переходила в прозорливость. Он  глубоко  проникал  в  душу своего собе­седника и читал в ней, как в раскрытой кни­ге, не нуждаясь  в  его  признаниях.   Легким, никому   незаметным   намеком   он  указывал людям их слабости и  заставлял   их   серьез­но подумать о них. Одна дама, часто бывав­шая  у  старца Амвросия, сильно пристрасти­лась  к игре в  карты и стеснялась сознаться ему в этом.  Однажды, на  общем   приеме, она   стала   просить у старца  карточку.  Ста­рец,    внимательно    своим   особенным,   при­стальным   взглядом   посмотрев на нее, ска­зал: «Что ты, мать? Разве мы в монастыре играем   в   карточки?»  Она  поняла  намек' и покаялась   старцу   в   своей   слабости. Своею прозорливостью старец сильно удивлял многих и располагал их сразу всецело отдаваться его руководству, в уверенности, что «батюш­ка» лучше их знает, в чем они нуждаются, и что им полезно, а что вредно. Одна моло­дая девушка, окончившая высшие курсы в Москве, мать которой давно уже была ду­ховной дочерью о. Амвросия, никогда не видя старца, не любила его и называла его «лицемером». Мать уговорила ее побывать у о. Амвросия. Придя к старцу на общий при­ем, девушка стала позади всех, у самой две­ри. Вошел старец и, отворив дверь, закрыл ею молодую девушку. Помолившись и ог­лядев всех, он вдруг» заглянул за дверь и говорит: «А это что за великан стоит? Это – Вера пришла смотреть лицемера?» После этого он побеседовал с нею наедине, и от­ношения к нему молодой девушки совер­шенно переменились: она горячо полюби­ла его, и судьба ее решилась – она посту­пила в Шамординский монастырь. Кто с полным доверием предавались руководству старца, никогда в этом не раскаивались, хо­тя и слышали они от него иногда такие со­веты, которые с первого раза казались им странными и совершенно неисполнимыми. Мы уже приводили слова настоятеля Оптиной Пустыни архимандрита Исаакия, что он тридцать лет жил по указаниям старца Амвросия и не испытал за это время ни од­ной скорби.

Острота ума и прозорливость совмеща­лись в старце Амвросии с удивительною, чисто материнскою   нежностью сердца, благодаря  которой он умел облегчить самое, тя­желое горе и утешить самую скорбную душу. С этими качествами своей богато одаренной души о. Амвросий, несмотря на свою постоянную болезненность и хилость, соеди­нял неиссякаемую жизнерадостность и умел давать   свои   наставления в такой простой, ясной, наглядной и шутливой форме, что они легко и навсегда запоминались каждым слушающим.

Подтвердим все сказанное немногими при­мерами. В Оптиной Пустыни устанавливал иконостас   иконостасный мастер из  Калуги. Окончив работу и получив большие день­ги, он собирался в тот же день уехать до­мой, в  Калугу. Мастер торопился со сво­им отъездом, потому что на следующий день к нему должен был по условию приехать заказчик на новую большую работу. Ехать нужно было лошадьми верст шестьдесят. По  обычаю, мастер отправился в скит про­ститься  со  старцем  и поблагословиться у него. Старец принял его очень радушно, уса­дил, долго  беседовал с ним, хвалил его ра­боту и, прежде  чем мастер успел попросить благословения на отъезд, старец, переби­вая его, сказал: «А завтра после ранней обед­ни  приходи  опять ко  мне: попьем чайку и побеседуем». После такого приглашения со стороны  почитаемого  старца мастер не  счел  удобным заикаться об отъезде и решил, скре­пя сердце, отложить поездку до утра, думая: «Если я после ранней обедни, отпивши чаю со старцем, выеду из монастыря, то часам к трем-четырем дня буду в Калуге и заста­ну еще там своего заказчика». Каково же было его удивление, когда на следующий день утром старец, напоив его чаем и не дав ему сказать слова, снова пригласил его при­ходить к нему в тот же день перед вечерней пить чай. Мастер и на этот раз не посмел от­казаться, чувствуя себя очень польщенным вниманием старца. Утешая себя, он думал: «Ну, может быть, мой заказчик подождет меня один денек!»

Однако после вечернего чая старец опять пригласил мастера приходить  к нему на сле­дующий день после ранней обедни пить чай. «Что за чудеса! – думал мастер, – уж не сме­ется ли старец надо мною!» Но не видно было, чтобы старец смеялся. Мастеру уже и досадно стало – из-за старца он мог поте­рять выгодного заказчика. Однако делать было нечего: перечить старцу было неудоб­но, и мастер снова явился к старцу после ранней обедни пить чай. Уже и чай этот стал ему не в сладость. Старец принял его еще ласковее. Посидели, поговорили, попили чай­ку. «Ну, друг, – говорит старец, – приходи и сегодня вечером перед вечерней, посидим!». Рассердился мастер: Горе мне, – думает, – пропал мой заработок. Третий день не выпускает меня старец из обители! Какой же он после этого прозорливец!». Но уже теперь ему  было все равно, и он перед вечерней снова пришел к старцу. Старец опять напоил его чаем. А на прощанье сказал: «Зав­тра после   ранней   обедни   приходи   ко   мне еще  раз  попить чайку, и после того – поез­жай с Богом!» Чуть не заплакал мастер, но и  на этот раз послушался старца. Провожая на другой  день  мастера,  старец  сказал  ему: «Спасибо   тебе, друг, что послушал  меня! Бог сохранит тебя!»  Впоследствии  оказа­лось,  что  в  течение  этих трех дней и ночей, пока старец удерживал мастера в Оптиной Пустыни, два бывших его подмастерья, зная, что он будет  возвращаться  домой  из  мона­стыря с большими деньгами,   стерегли   его в  лесу  на  Калужской  дороге  с целью убить и   ограбить, но, не дождавшись,  вынуждены были отказаться от своего намерения. За­казчик  же,  которого  мастер считал уже по­терянным, не мог по своим обстоятельствам приехать  к нему в условленное время и при­ехал после.

В.В. Розанов в своей статье о старце Амв­росии рассказывает трогательный случай, в котором ярко обнаружилась заботливая лю­бовь старца к несчастным. Я не могу пере­дать этот рассказ с присущим В.В. Розано­ву выразительностью, и передам его, как сумею. В одном городе одной из централь­ных губерний молодая девушка, дочь бо­гатого старозаветного купца, по неопытно­сти, доверчивости и увлечению совершила тяжкий грех. Когда последствия греха ста­ли  ясны,  рассвирепевший  отец не вынес  семейного срама, проклял дочь и выгнал ее из дому. Как и все несчастные в тех местах, по­терявшие дорогу люди, молодая девушка кинулась к старцу Амвросию искать у него утешения и совета. Старец обласкал ее, ус­покоил и поместил у своих знакомых, не то в Вязьме, не то в Смоленске, где она благо­получно и родила сына. Старец не оставлял ее и аккуратно посылал ей свое ежемесяч­ное пособие. Молодая женщина знала жи­вопись и стала писать иконы, чем и зараба­тывала хлеб себе и своему сыну. Несколь­ко раз в год она приезжала с мальчиком к отцу Амвросию, и тот их всегда принимал с неизменною ласкою. Поездки к старцу для мальчика всегда были праздником, и он чувствовал себя у старца, как дома: бегал по кельям и прыгал по стульям и диванам. С течением времени, и суровый отец прими­рился с дочерью, помогал ей и полюбил сво­его внука.

У того же В.В. Розанова есть рассказ о том, как одна бедная вдова священника при­везла к старцу своего беспутного сына – пьяницу, которого никакими увещаниями, никаким лечением не могли отучить от его порока. Старец предсказал ей, что этот горь­кий пьяница не только исправится, но женится, будет священником, и его мать будет жить при нем и на своих руках будет нянчить его детей, своих внучат.

Такое невероятное, счастливое предска­зание даже смутило мать пьяницы, и она усомнилась в прозорливости старца, но, в кон­це концов, слова старца исполнились с бук­вальною точностью.

В 1894 году, спустя три года после смер­ти о. Амвросия, я был в Оптиной Пустыни. Вся окрестность еще полна была воспоми­наний и разговоров о нeм. Мне лично приш­лось идти из Козельска в Оптину Пустынь с одной старухой, городской мещанкой. И она мне рассказала: «У меня был сын, слу­жил на телеграфе, разносил телеграммы. Батюшка знал и его, и меня. Сын часто но­сил ему телеграммы, а я ходила за благо­словением. Но вот сын мой заболел чахот­кой и умер. Пришла я к батюшке – мы все к нему шли со своим горем. Он погладил меня по голове и говорит: «Оборвалась твоя телеграмма!» «Оборвалась, – говорю, – ба­тюшка! – и заплакала. И так мне легко на душе стало от его ласки, как будто ка­мень свалился. Мы жили при нем, как при отце родном. Всех он любил и обо всех за­ботился. Теперь уж нет таких старцев. А мо­жет быть, Бог и еще пошлет!»

Одна молодая француженка, католичка, по смерти любимого ею человека испыты­вала сильную тоску и обратилась к старцу с письмом, ища у него нравственной под­держки и совета. Старец ответил ей задушев­ным письмом, убеждая иметь веру в Бога и полагаться на волю Божию.

Жизнеописание старца Амвросия полно рассказов о многочисленных случаях его сострадательной любви к людям и его прозор­ливости, но мы не имеем возможности по памяти воспроизвести их здесь.* Кажется, в 1875 году приехал в Оптину Пустынь быв­ший русский консул в Турции, К.Н. Леон­тьев, известный писатель и философ. Не за­став о. Амвросия в скиту, он отправился на его лесную дачу, в глубину соснового бора, куда старец любил уединяться с целью отдохнуть от своей ежедневной суеты. Там он увидел старца, окруженного народною толпою. Он рассказал старцу о своих вну­тренних переживаниях, о своем обращении к вере, о чуде, бывшем с ним на Афоне, об афонских старцах. Это свидание определи­ло дальнейший жизненный путь Леонтьева. Он поселился в Оптиной Пустыни, вблизи старца, в доме, который получил наимено­вание консульского, и прожил там более пятнадцати лет. Незадолго до кончины о. Ам­вросия Леонтьев по его указанию переехал в Троице-Сергиеву Лавру, в Черниговский скит Божией Матери, принял там монашество и скончался, кажется, в 1892 году. В 1878 году приезжали к о. Амвросию Достоевский с Вл. Соловьевым. Несколько раз бывал у о. Ам­вросия и гр. Л.Н. Толстой.

________________________

*Интересующиеся пусть смотрят мою книгу «Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Амвросия». Изд. Козельской Введенской Пустыни. 1912 г. 420 стр.

В последние годы жизни о. Амвросия, когда его имя было уже известно всей Рос­сии, день его распределялся так: он просы­пался очень рано, часа в четыре или пять ут­ра, но по своей болезненности, немощи и постоянной усталости от множества посе­тителей, поднимался иногда с большим тру­дом и неохотою, со стонами и охами, умы­вался теплою водою, не сходя с кровати и стоя на ней на коленях. Затем келейники вычитывали ему утреннее правило. Во вре­мя чая келейники, по просьбе и поручению разных лиц, задавали ему вопросы о тех и других предметах.

Напившись чаю, о. Амвросий принимал­ся за корреспонденцию. Корреспонденция его была огромная. Иногда он получал до шести­десяти писем в день. На некоторые письма, в делах важных и интимных, он отвечал соб­ственноручно; на другие письма диктовал ответы своим секретарям, сам же только подписывал их: на третьи письма поручал отвечать, давая только указания для отве­та. Так проходило утро часов до восьми, до де­вяти.

В это время уже собирались понемно­гу посетители, желавшие лично видеть стар­ца. Мужчины приходили изнутри скита и собирались в сенях перед дверью, которая еще была заперта. То и дело раздавались звонки, и к выходившему келейнику об­ращались с просьбами доложить старцу о желании   видеть   его. Келейник   отвечал, что старец сейчас занят письмами и просил обо­ждать немного. В это время с наружной сто­роны скита хибарка наполнялась посетитель­ницами. Мало-помалу нетерпение посетите­лей и на мужской, и на женской половине все    более   возрастало, звонки   становились чаще и сильнее, келейника   начинали   упре­кать в том, что он не докладывает старцу. Келейник передавал все эти речи старцу, а старец, поглощенный   письмами,   рассеян­но   отвечал:   «Попроси    подождать».  Желая протянуть    время,    келейник    иногда    спрашивал посетителей: «Да как о вас доложить?» Каждый говорил ему свою фамилию и от­куда  он приехал, но  келейник, конечно, не мог  всего  этого  запомнить и, войдя к стар­цу, говорил:   «Там,  батюшка,  собрались раз­ные народы – московские,  смоленские, вяземские, тульские,  калужские, орловские – хотят  вас  видеть».   Наконец, старец оканчи­вал  свою  переписку. Входные  двери  откры­вались,  и посетители    наполняли    назначен­ные им помещения,    коридорчик, зальцу, хибарочные   помещения   и   т.д.   Через   неко­торое время выходил старец. Он был доволь­но высокого роста, немного   сгорбленный, худощавый,   бледный, с довольно длинной редкой бородой, с живыми, добрыми и про­ницательными    небольшими   глазами, в ват­ном  подряснике и в ватной камилавке  на голове,  с  четками   в   руках.   Когда  он   сни­мал   камилавку,   открывался   большой,   ум­ный   лоб,   увеличиваемый   лысиною.   Выйдя из своей кельи, старец сперва направлялся на женскую половину, в хибарку. Входя в хибарку, старец благоговейно молился перед большою иконою Богоматери «До­стойно есть», присланною с Афона, и начи­нал благословлять кинувшихся к нему жен­щин. В летнее время, когда бывало особен­но много посетителей, старец через хибар­ку выходил в лес, под открытое небо, и там обходил и благословлял собравшихся, ос­танавливаясь с тем или другим, чтобы вы­слушать вопрос и дать ответ. И с какими только просьбами и жалобами, с какими только своими горестями и нуждами ни при­ходили к старцу люди! Одна крестьянка со слезами просила его научить ее, чем кор­мить порученных ей господских индюшек, чтобы они не дохли, и старец, расспросив, как она их кормит, давал ей соответствую­щее наставление. Когда ему указывали, что он напрасно теряет с нею время, он отве­чал: «Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь».

Для старца не существовало неважного человеческого горя. Каждого он выслуши­вал с одинаковым вниманием. Ни к кому он не относился безразлично. Это и было дорого всем, это и привлекало всех к нему.

И сенатор, и простая, бедная крестьян­ка, и студент университета – все в его гла­зах были равно нуждающимися духовны­ми пациентами, требующими внимания, лас­ки и духовной помощи. Иные приходили к   старцу   за   благословением,   выдават:,   ли дочь замуж, женить ли сына, принимать ту или другую должность, ехать ли в то или другое место на заработки, оставаться ли в миру или уходить в монастырь, как жить вообще и т.д. И для каждого у старца нахо­дилось соответствующее полезное слово, при­норовленное и к его обстоятельствам, и к его характеру, указывавшее ему наилучший и разумнейший выход из того или друго­го трудного положения.

Слова старца не были просто прописною, общеизвестною моралью, они всегда носи­ли индивидуальный характер, всегда сооб­разовались с особенностями данного лица. Приходит к старцу молодой священник, год тому назад назначенный по собствен­ному желанию на самый последний приход в епархии. Не выдержал он скудости сво­его приходского существования и пришел к старцу просить благословения на пере­мену места. Увидев его издали, старец за­кричал ему: «Иди, иди назад, отец! Он один, а вас двое!» Священник, недоумевая, спро­сил старца, что значат его слова. Старец от­ветил: «Да ведь диавол, который тебя ис­кушает, один, а у тебя помощник – Бог! Иди назад и не бойся ничего: грешно ухо­дить с прихода! Служи каждый день литур­гию, и все будет хорошо!»

Обрадованный священник воспрянул ду­хом и, вернувшись в свой приход, терпеливо повел там свою пастырскую работу, и через много   лет   прославился   как   второй   старец Амвросий.* Обойдя всех в хибарке и около хибарки, старец шел на мужскую половину, если чувствовал себя в силах. Если же был слаб, то принимал посетителей, лежа в сво­ей келье. Прием посетителей продолжался до двенадцати часов и далее. Иногда келей­ники, видя усталость старца, напоминали ему, что уже начался первый час. Тогда ста­рец говорил: «А ты переведи часы назад, и будет двенадцать». Окончив прием, ста­рец обедал и до половины второго отдыхал. Затем снова выходил в хибарку для бесе­ды и благословения или же принимал у се­бя в келье, лежа на койке, если чувствовал слабость. Приемы и беседы с монастырскою братией и с посторонними продолжались непрерывно до девяти и десяти часов вече­ра и позже. Совсем усталый и слабый, старец выслушивал вечернее молитвенное правило и отпускал своих келейников, за день так­же совершенно измаявшихся. Иногда в это время начнут бить часы. Старец спросит: «Сколько?» «Двенадцать», – отвечают ке­лейники. «Запоздали...» – скажет старец.

В таком порядке изо дня в день шла жизнь о. Амвросия в течение многих лет, прерыва­ясь иногда поездками на лесную дачу или путешествиями в Шамордино, и оживляясь праздничными богослужениями в келье стар­ца и посещениями чудотворных икон.

______________________________

*О. Георгий Косов, священник погоста Спас-Чокряко, Орловской епархии.

О. Амвросий всегда с особенною радостью и уми­лением встречал приносимые к нему чудо­творные иконы Богоматери – Калужскую и Ахтырскую. Лицо его преображалось, си­яло особенным внутренним светом, из глаз лились слезы... По временам он подпевал певчим своим старческим, слабым, но приятным тенором.

VII

СТАРЕЦ О. АМВРОСИЙ – УСТРОИТЕЛЬ ЖЕНСКОЙ КАЗАНСКОЙ ШАМОРДИНСКОЙ ПУСТЫНИ

С конца семидесятых годов о. Амвро­сий отдается новому большому делу, глубо­ко захватившему его, и до конца жизни со­ставлявшему главную его заботу.

Мы говорим об устроении им Казанской женской пустыни близ деревни Шамордино, в двенадцати верстах от Оптиной Пусты­ни. На высоком, покрытом лесом берегу тихой, спокойной Серены, в уединенной и живописной местности, стояла давнишняя усадьба мелких помещиков, мужа и жены, бездетных стариков. Будучи очень религи­озными, старички часто посещали Оптину Пустынь, бывали у старца Амвросия, жаловались ему на свою бесприютную старость, выражали готовность продать свою усадь­бу, если бы нашелся подходящий покупа­тель, а самим поселиться в гостинице при Оптиной Пустыни и доживать там свой век.

Как раз в это время богатая помещица Ключарева, давнишняя духовная дочь о. Ам­вросия, желая жить поближе к Оптиной, ис­кала для себя небольшую усадьбу, где бы она могла поселиться с двумя своими внуч­ками, крестницами о. Амвросия, Верою и Любовью, принятыми ею на воспитание. О. Ам­вросий посоветовал ей купить усадьбу вы­шеупомянутых старичков. Усадьба была куп­лена, старички переселились в Оптину, а их дом стали приспособлять для жительства Ключаревой и ее внучек. Когда намечали в доме предполагаемые перестройки и сове­товались с о. Амвросием, который по этому случаю приезжал в усадьбу, то все удивля­лись его указаниям, которые, по-видимому, имели в виду не удобства барской квартиры, а будущее монашеское общежитие.

 На это обратила внимание и сама Клю­чарева, и была недовольна распоряжения­ми старца. Последующие события разъяс­нили загадку. Обе девочки, горячо любив­шие друг друга и старца, и всеми любимые, одновременно заболели дифтеритом и че­рез несколько дней к общему горю и особен­ному горю бабушки скончались. После смер­ти девочек приспособление усадьбы для бар­ской жизни потеряло смысл, настроение Клю­чаревой переменилось, и усадьба получила новое назначение – стала приспособляться под женскую иноческую обитель.

При Ключаревой состоял большой штат женской   прислуги,   частью   еще   из  ее   бывших   крепостных.   Эти   женщины,   богомоль­ные   и   расположенные   к   монашеской   жиз­ни    положили   начало   монашеской   общине. Зал  дома,  устроенный по указаниям о. Ам­вросия   в   восточной   части   дома,   сделался домашнею    церковью, где   и   отправлялись положенные службы. Постепенно обитель ста­ла   расти.   Начальницей   обители   о.    Амвро­сий избрал другую свою духовную дочь, так­же   богатую  и  родовитую  помещицу,  Софью Михайловну   Астафьеву,   урожденную   Боло­тову,  брат   которой,  иеромонах Даниил, по­лучивший    специальное    образование    в    пе­тербургской    Академии    художеств,    талант­ливый    художник-портретист,   жил   в    скиту Оптиной   Пустыни.   Софья   Михайловна,   бу­дучи  еще  в  миру,  отличалась  высоким  ду­ховным  настроением,,  соединяя молитвенный подвиг   с   делами   самоотверженного   служе­ния   ближним.   Овдовев   после   первого   брака,   она   хотела   поступить в монастырь, но по благословению старца Амвросия вышла вторично замуж за больного и старого Ас­тафьева и несколько лет жила при нем как бы сиделкой и сестрой милосердия. Овдо­вев вторично, умудренная   скорбным жиз­ненным подвигом,  она была, наконец, по­ставлена  во главе    возникшей Шамординской общины.

1-го октябри 1881 года состоялось откры­тие общины. С». Амвросий не присутствовал на открытии. Затворившись у себя в келье, он  целый   день,   провел в усиленной  молитве. Вновь открытая община росла с такою быстротою, что не успевали строить новые корпуса для вновь принимаемых сестер. Дело требовало огромных забот и огром­ных средств, и всею своею тяжестью легло на престарелого и болезненного старца. Ста­рец всею душою отдался этому делу. Он послал в Шамордино несколько ближайших к нему и опытнейших братии для помощи матушке Софии в устроении обители, и сам ежедневно выслушивал их отчеты и давал им руководящие указания. Имя старца Амв­росия привлекло в обитель сестер со всех концов России, из всех классов общества. Пришли сюда и молодые курсистки, искав­шие и находившие у старца указание смы­сла жизни; пришли богатые и знатные по­мещицы, вкладывавшие свои материальные средства на созидание обители. Выли здесь и любительницы благочестия из купеческо­го звания, принимавшие иногда тайный по­стриг еще до поступления своего в монастырь. И особенно много было здесь простых кре­стьянок. Все они составили одну тесную семью, объединенную безграничною любовью к со­бравшему их старцу, который со своей сто­роны любил их также искреннею отеческою любовью. С особенною любовью принимал он в свою обитель всех обездоленных, не­счастных, бесприютных: «Таких-то, – го­ворил он, – нам и нужно!» Пришла к нему одна молодая крестьянка, оставшаяся по смерти   мужа   бездетной   вдовой   в   мужниной семье, больная,, не способная к работе, всем чужая и никому не нужная. Свекровь ей говорила: "Ты бы, милая, хоть удави­лась – тебе не грех!" Пришла она к старцу вся в слезах и поведала ему свое горе. Ста­рец внимательно выслушал ее и сказал: "Этот хлам и у нас сойдет". И велел принять ее в Шамордино. И вот из таких-то несчастных и им подобных набралось в Шамордине еще при жизни старца до тысячи сестер. Нашлись благочестивые и щедрые благотворители, из­вестная московская купеческая семья Пер­ловых, и выстроили в Шамордине величе­ственный храм, трапезную и другие здания. Главною святынею храма была чудотвор­ная Казанская икона Божьей Матери, по име­ни которой и сама обитель стала именоваться Казанскою, Когда о. Амвросий в первый раз приехал в Щамординскую усадьбу, после того, как она была куплена Ключаревой, и вошел в залу, он обратил внимание на эту икону Богоматери, висевшую в углу, дол­го рассматривал ее и сказал: «Эта икона чу­дотворная – почитайте ее!» Слова старца подтвердились многими последующими слу­чаями.

Алтарь нового, большого храма был ус­троен так, что отделялся на некоторое рас­стояние от его восточной стены, и это давало возможность отчетливо слышать возгласы священнослужителей во всех концах храма. Особенно внимательно старец следил за бла­гоговейным   и   уставным   выполнением   церковных служб. На одном из клиросов он сделал собственноручную надпись: «Не ревнуй лукавнующим, зане лукавнующие потребятся» (Пс. 36. 1.). Тихое и стройное пение двух клиросов под управлением опытных регентш, обученных московскими специалистами, не­спешное, ясное уставное чтение и весь бла­гоговейный, неспешный и стройный чин бо­гослужения производил сильное впечатление на присутствующих в храме и располагал к молитве.

По благословению старца шамординские сестры во всех своих монастырских нуждах старались сами себя обслуживать: сами вели все свое хозяйство, занимались полевыми работами, работали в мастерских – швей­ной и сапожной, пекли хлебы, вели молоч­ное дело, занимались в иконописной мастер­ской, сами золотили и чеканили иконостас в своем храме, производили эмалевые ук­рашения на иконах, делали тонкую художе­ственную работу – вышивали золотом и шелками, писали красками на атласе, вы­шили, например, и написали красками вели­колепное художественное золототканное изо­бражение Тайной Вечери на передней сторо­не малинового бархатного напрестольного одеяния, и даже устроили собственную ти­пографию. Не чуждались они и самой тяже­лой, черной работы: например, сами копа­ли канавы для укладки фундамента при по­стройке церкви. О. Амвросий заботился о том, чтобы в его обители процветали не только молитва и труд, но и дела милосердия и помощи нуждающимся. Поэтому по его бла­гословению в Шамордине был открыт дет­ский приют, была устроена богадельня для не способных к труду и беспомощных ста­рух, не только монахинь, но и мирских, и открыта школа для приходящих крестьян­ских девочек.

Каждое лето о. Амвросий приезжал в Шамордино, чтобы лично руководить жизнью сестер обители, как духовною, так и хозяй­ственною. Эти приезды старца были вели­чайшим праздником и радостью для обите­ли. Всех сестер охватывало особенное оду­шевление и усердие к своему делу. Каждой хотелось быть замеченной старцем, услы­шать от него похвалу, или хотя бы простое ласковое слово. Старец обходил все поме­щения обители, наблюдал за ходом работ, вникал во все подробности, указывал, на­правлял в надлежащую сторону. Его неуто­мимыми и постоянными помощниками, с лю­бовью заботившимися о юной обители, были скитоначальник о. Анатолий, о. иеромонах Иосиф, будущий преемник старца, о. Вене­дикт, будущий заместитель о. Анатолия, о. Иоиль, наблюдавший за постройками, о. Пиор, будущий духовник обители и другие братья из Оптиной Пустыни. В самой же обители первою и незаменимою исполнительницей воли старца и руководительницею сестер была начальница обители, схимонахиня София, па­мять    которой   глубоко   чтится   в   обители, считающей ее праведницею. Сам старец, ко­гда получил известие о кончине матушки Софии, умершей еще не в преклонных летах, сказал: «Ах, мать! Обрела благодать у Бо­га!» Преемницей матушки Софии была сле­пая игуменья Евфросинья, после которой управляла обителью игуменья Екатерина, а затем игуменья Валентина, при которой и произошел большевистский разгром монасты­ря. Игуменью Валентину мне пришлось ви­деть и знать лично. Она происходила из ку­печеского звания, Калужской губернии, и говорила чистейшим калужским наречием. Еще до поступления в монастырь она при­няла тайный постриг, так как по семейным обстоятельствам не могла открыто посту­пить в монастырь. Она была для всех при­мером смирения, кротости и усердной мо­литвы. Высокая, бледная, с благообразным лицом и добрым взглядом темных глаз, ти­хая и скромная, вся окутанная черным по­крывалом монашеских одежд, она неволь­но располагала к себе сердца всех узнавав­ших ее. Немало было в Шамордине и дру­гих монахинь высокой духовной жизни, ис­тинных подвижниц и тружениц Христа ра­ди, имена которых я считаю преждевремен­ным называть, но не могу не отметить того особенного, светлого, радостного и благо­желательного настроения, которым были про­никнуты все шамординские сестры: мне ни­когда не приходилось наблюдать в них на­пускного, внешнего, неискреннего благочестия. В этой обители удивительным образом успели сочетаться культурность и просве­щенность русской образованной женщины с благоговейною настроенностью верующей на­родной души.

Удивительное впечатление оставляло в душе время пребывания в Шамордине чу­дотворной Калужской иконы Богоматери. Эта икона, обычно пребывавшая в селе Калуженке, неподалеку от Калуги, летом странствовала по городам и селам Калужской епархии и в июле достигала Шамордина.

Отношение русского народа к святым иконам иногда приравнивают к идолопо­клонству, но такая оценка русского народного благочестия основана лишь на поверх­ностном с ним знакомстве. Я родился и вырос среди простого народа. Я с детства при­нимал участие в многочисленных крестных ходах в различных местностях России, на юге и на севере, – близко видел народное ре­лигиозное настроение и сам разделял его, и потому с полным убеждением могу утвер­ждать, что отношение русского народа к иконам имеет характер истинно духовный и православный. Сквозь икону народ видит живое лицо Спасителя, Богоматери, Святителя Николая или кого-либо другого из святых угодников. Он падает пред ико­ною на колени и лобзает ее, но лобзает не дерево; и краски, а это живое существо, кото­рое он видит сквозь это дерево н краски. Когда он видит величественно шествующий на носилках над толпою образ Богоматери, он не говорит: «икону несут», он говорит: «Пречистая идет»; он забывает в эту мину­ту о материальном составе иконы и видит лишь соприкасающуюся с ним живую, не­видимую Царицу Небесную.

Такое отношение нельзя назвать идоло­поклонством, так как здесь нет обожест­вления материи. Здесь имеется налицо не­что совершенно иное – ощущение близо­сти и везде присутствия Божества, «сопри­косновения миру иному», по выражению Достоевского. Икона есть в данном слу­чае только тот материальный повод, кото­рый дает возможность верующей душе лег­че и очевиднее войти в общение с миром невидимым.

И вот когда в Шамордино приносили чудотворную Калужскую икону Богомате­ри, то для всех это было посещением caмoй. Пресвятой Богородицы. Можно представить, с каким чувством, с какими радостными слезами, с какою любовью повергались все ниц перед грядущею в обитель Царицею Небесною! С необычайным подъемом духа, торжественно, всею обителью встречали свя­тую икону у святых ворот монастыря, и с крестным ходом, при торжественном трезво не колоколов вносили в храм, где и начи­налось праздничное всенощное бдение. По окончании богослужения начиналось пение молебнов. Святая икона поднималась с ме­ста и торжественно   шествовала из кельи в келью, из   корпуса в   корпус по всей обите­ли в продолжение всей ночи. Это была как бы вторая пасхальная ночь.  Во мраке ночи ярко горели свечи в руках монахинь, сопровождающих    икону и отчетливо разда­вались   умилительные   напевы   стихир и  ирмосов в честь Богоматери. Из монастыря крестный ход   направлялся   полем   в сосед­нюю   монастырскую дачу, так   называемую Лапеху, и это шествие по открытому месту под необъятным ночным небесным купо­лом, сияющим   звездами, было   еще   краси­вее и величественнее.  Так проходила ночь, и к утру икона возвращалась в храм, где молебное пение продолжалось до начала ли­тургии.

В различном расстоянии от Шамордина находились несколько принадлежавших ему дач. Кроме упомянутой Лапехи, была еще дача в великолепном сосновом лесу, так называемом царском, пожертвованном обители покойным Государем Императором Ни­колаем Александровичем. Другая дача, Акатово, где велось полевое хозяйство, нахо­дилась довольно далеко от монастыря, и мне в ней не пришлось побывать. Третья дача – Рудново, где еще при старце Амвро­сии был найден источник воды, считавший­ся чудотворным. В Руднове существовала небольшая деревянная, очень красивая цер­ковь во имя Успения Богоматери. Там же существовали пещеры, ископанные какими-то  прежними подвижниками, предсказывавшими, что придет время, когда на этом ме­сте устроится женская обитель, и сестрам обители придется спасаться от врагов в вы­рытых подвижниками пещерах. Это сказа­ние нам передавали еще в 1913 году, т.е. до войны и революции, и оно совпадает с предсказанием преп. Серафима о том, что после его прославления настанет такая скорбь и такое лютое время, когда ангелы не бу­дут успевать носить на небо души убитых и замученных. Вообще Рудново в сознании шамординских монахинь представлялось ме­стом таинственным, окутанным какою-то осо­бенною чудесностью. Оно считалось местом, имеющим какое-то особенное предназначе­ние. Кстати скажу: на половине пути меж­ду Шамординым и Рудновым, там, где до­рога, поднимаясь в гору, достигает высше­го подъема, становится виден сияющий крест оптинской. колокольни. В самом Шамордине в тихий летний вечер накануне воскрес­ных и праздничных дней ясно бывает слы­шен звон большого «семисотенного» оптинского колокола. Обитель молитвенную весть подает.

Последние годы жизни старца Амвросия были ознаменованы немалыми горестями. Ча­стые отлучки старца из Оптинского скита в Шамордино и особенно последнее, пред­смертное, самое продолжительное его там пребывание в 1891 году – вызывали ропот оптинской братии, лишавшейся возможности ежедневного посещения старца. Чтобы сказать старцу свои духовные нужды, братья должны были идти – ив одиночку, и груп­пами – за двенадцать верст, в Шамордино. Огорчался, но молчал и смиренный настоятель Оптиной Пустыни о. архимандрит Исаакий. Не нравились эти отлучки и епархиальной власти, рассуждавшей с формальной точ­ки зрения, что монаху-схимнику не подоба­ет оставлять свой скит и проживать в жен­ской обители. С о. Амвросием повторялась та же история, которая уже бывала раньше со старцами Львом и Макарием. И тех упре­кали в нарушении схимнических обетов за их общение ". народом, за посещение свет­ских домов. Пришлось понести этот крест и о. Амвросию, и он иногда говорил по это­му поводу: «Немало я принял незаслужен­ной славы на своем веку. А кто пользовал­ся славой на земле, тот должен пострадать за это или в здешней временной жизни, или в будущей вечной. Лучше же пострадать вре­менно в здешней жизни, нежели вечно в буду­щей».

1891-й год был последним годом в зем­ной жизни старца. Все лето этого года он про­вел в своей любимой обители, как бы спеша закончить и устроить там все незаконченное. Он ясно сознавал приближение своей кон­чины, и это видно было из всех его слов, из всех распоряжений. Многое объяснилось уже только после его кончины. Приехав в Шамордино в начале лета, старец задержал­ся там по разным обстоятельствам. Шли спешные работы, по которым требовались ука­зания. Новая настоятельница, игуменья Евфросинья, нуждалась в руководстве. Ста­рец, повинуясь распоряжениям консистории, неоднократно назначал дни своего отъезда, но ухудшение здоровья, наступавшая сла­бость заставляли его откладывать свой отъ­езд. Так протянулось дело до осени, и всем стало ясно, что старец останется и на зиму в Шамордине. Стали приготовлять для него зимнее помещение. Сестры радовались, что старец не покинет их. Между тем из Калу­ги шли все более и более настойчивые требования о возвращении старца в скит. На­конец было получено известие, что сам пре­освященный, недовольный медлительностью старца, собирается приехать в Шамордино и увезти о. Амвросия в Оптину Пустынь. Обиженные за старца сестры сильно волно­вались. Один старец оставался спокоен и благодушен. Осеннее время неблагоприят­но отразилось на здоровье старца. Он про­студился и, наконец, перестал вставать с по­стели. Это была его последняя, предсмертная болезнь. Не сознававшие опасности поло­жения старца, сестры, встревоженные вестя­ми о приезде архиерея, спрашивали старца: «Как мы будем встречать владыку, если он приедет к нам?» Старец отвечал: «Мы про поем ему – со святыми упокой!»

Наконец в Шамордине получено было известие, что владыка выехал из Калуги. А старец слабел все более и более. И вот – едва преосвященный успел проехать поло­вину пути до Шамордина и остановился но­чевать в Перемышльском монастыре, и сидел вечером за чаек с настоятелем монастыря, как ему подали телеграмму, извещающую его о кончине старца. Преосвященный изменил­ся в лице и, подавая телеграмму настоятелю, смущенно сказал: «Что же это значит?» Был вечер десятого октября.

Преосвященному советовали на другой день вернуться в Калугу, но он ответил: «Нет, вероятно, такова уж воля Божия! Простых иеромонахов архиереи не отпевают, но это особенный иеромонах – я хочу сам совер­шить отпевание старца!» Прибыв в Шамордино, владыка направился прямо в церковь, где уже находилось тело старца. Шла пани­хида. Когда владыка вступил в храм, пев­чие пели: «Со святыми упокой»... Сестры вспомнили пророчество старца, и громкие рыдания огласили церковь.

Шамординские сестры очень хотели, чтобы тело старца было предано земле в том месте, где застигла его смерть, т.е. в Шамордине. Они усматривали в этом волю Божию. Оптинцы же находили, что старец должен быть погребен в той обители, в которой он числился, в которой он полагал начало монашеству, в которой про­текла вся его жизнь, и в которой почивали его наставники – старцы Лев и Макарий. Там, около этих старцев, следовало почи­вать и телу о. Амвросия. За разрешением возникшего затруднения   обратились в Св. Синод, и Синод предписал предать земле ос­танки старца Амвросия в Оптиной Пусты­ни.

Была дождливая осенняя погода. Но это не помешало огромному стечению народа, отовсюду собравшегося на погребение чти­мого старца. После продолжительного отпе­вания, совершенного в Шамордине, во вре­мя которого было произнесено много глу­боко прочувствованных речей, отметивших ве­ликое значение русского старчества вообще и старца о. Амвросия в частности, гроб стар­ца, при громком плаче осиротевших шамординских сестер, был вынесен из церкви, и похоронная процессия двинулась в Оптину Пустынь. Сопровождаемая хоругвями и ико­нами, встречаемая в попутных селениях крест­ными ходами и духовенством в облачении, процессия была более похожа на перенесе­ние мощей, нежели на обычное погребение умершего. Всю дорогу до Оптиной Пусты­ни гроб несли на руках. Несмотря на моросив­ший дождь и грязную дорогу, не уменьша­лось число людей, сопровождавших процес­сию, не умолкали погребальные песнопения и ярко горели свечи в руках молящихся. Уже в сумерки процессия достигла Оптиной Пу­стыни, откуда навстречу ей уныло неслись звуки большого колокола. Тело старца Ам­вросия предано было земле на общем клад­бище по правую сторону от алтаря Введен­ского храма рядом с могилою старца Макария.   Так   закончилось   многотрудное   старческое служение о. Амвросия, в течение трид­цати лет облегчавшего и несшего на себе скорби и тяготы бесчисленного числа лю­дей, искавших у него помощи и утешения. Впоследствии над могилой старца была воз­двигнута часовня, в которой пред иконами Казанской Божией Матери и святителя Ам­вросия Медиоланского теплились неугаси­мые лампады.

На светлом, беломраморном надгробье золотыми буквами были начертаны слова апостола Павла, точно выражающие смысл жизненного подвига старца: «Бых немощ­ным, яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу». (1 Кор. 9, 22.).

VIII

ПОСЛЕДНИЕ ОПТИНСКИЕ СТАРЦЫ

Через два года после о. Амвросия, в ян­варе 1894 года, скончался его ближайший по­мощник по духовничеству в Шамордине – начальник Оптинского скита иеросхимонах Анатолий, и в том же 1894 году, в августе, скончался и настоятель Оптиной Пустыни о. архимандрит Исаакий. С кончиною этих трех духовных руководителей оптинского братства закончился период высшего духов­ного расцвета и высшей славы Оптиной Пу­стыни. В дальнейшем своем существовании Оптина Пустынь жила уже только воспоми­наниями своего славного прошлого и посиль­ным хранением своих славных традиций. И хотя старчество в Оптиной Пустыни не угасло, но уже не имело прежней силы и сла­вы. После кончины о. Амвросия старчество сперва распределилось между двумя его ближайшими учениками и помощниками – скитоначальником о. Анатолием и иеромо­нахом  о.  Иосифом.  По  смерти же о.  Анатолия главным старцем сделался о. Иосиф. Он жил в келье о. Амвросия, и своею кро­тостью, смирением и преданностью памяти своего наставника приобрел общую  любовь и уважение.

Все любившие о. Амвросия, не могли не любить и о. Иосифа, которого высоко це­нил и сам покойный старец, говоривший о нем своим духовным детям: «Я  поил  вас вином с водою, а Иосиф будет поить вас цель­ным вином».  Сам престарелый настоятель Оптиной Пустыни, о. Исаакий, видел в о. Ио­сифе преемника о.  Амвросия по старчеству. Впрочем, не прекратилась и та линия стар­чества,  во   главе   которой стоял о. скитоначальник   Анатолий.   Его  преемник  по долж­ности скитоначальника, о. Венедикт, заменил для  многих  о.   Анатолия.  О.  Венедикт был воспитанником Смоленской духовной семи­нарии и некоторое время был мирским свя­щенником  в  своей Смоленской епархии. Он отличался    благоговейною   жизнью   и,   овдо­вев, по совету о. Амвросия поступил в Оптину  Пустынь,  где исполнял обязанности пись­моводителя при старце. Под руководством о. Амвросия и о. Анатолия он сам приобрел духовную  опытность  и  стал полезным руко­водителем  для  своих  духовных  детей.  Еще при жизни старца Амвросия он исполнял обя­занности духовника шамординских сестер и остался им и впоследствии. Окончил он свою жизнь в  сане архимандрита, настоятелем Боровского Пафкутиева монастыря.

Другим учеником скитоначльника о. Ана­толия был иеромонах Нектарий, о котором говорили как об опытном   делателе   умной Иисусовой молитвы. Он поступил в скит еще мальчиком и большую часть своей жизни про­вел в глубоком уединении, под руководством о.   Анатолия.   Лишь в последние годы, уже по   кончине о.  Иосифа, с благословения настоятеля Оптиной Пустыни, поселился в ке­лье о. Амвросия и стал принимать посетителей. По   примеру   первого   оптинского   стар­ца Льва, и о. Нектарий не чужд был некото­рого   юродства. О. Иосиф скончался в мае 1911 года и был похоронен на общем клад­бище у ног старца Амвросия как его вер­ный преданный ученик. После его кончи­ны из всех бывших учеников о.   Амвросия особенно выделился иеромонах о. Анато­лий (младший), который и сделался вско­ре главным и общепризнанным старцем Опти­ной   Пустыни. Когда-то он был   келейником у о. Амвросия и жил в скиту. Будут еще в сане иеродьякона, в 1905 году, он уже при­влекал к себе внимание и сердца богомоль­цев своим  внимательным, любовным вы­слушиванием их печалей и жалоб. Особенно льнули к нему старухи-крестьянки. Мне пришлось быть у него в 1905 году в его ма­ленькой, тесной келье в глубине скита. Ря­дом с ним, в другой келье, помещался о. Нектарий.  Мы сидели втроем за самоваром у о. Анатолия. Небольшого роста, немно­го, сгорбленный, с чрезвычайно быстрою   речью, увлекающийся, любовный – о. Ана­толий уже тогда оставил во мне неизглади­мое впечатление.

Шесть лет спустя я снова увидел о. Ана­толия, уже в сане иеромонаха. Он жил уже не в скиту, а в монастыре, «при церкви Вла­димирской иконы Божией Матери, и поль­зовался уже большою известностью, как общепризнанный старец. Около него уже создалась та особенная духовная атмосфе­ра любви и почитания, которая окружает истинных старцев, и в которой нет ни хан­жества, ни истеричности. О. Анатолий и по своему согбенному внешнему виду, и по своей манере выходить к народу в черной полумантии, и по своему стремительному, радостно-любовному и смиренному обраще­нию с людьми напоминал прп. Серафима Саровского. Обращала на себя внимание его особенная, благоговейная манера бла­гословлять – с удерживанием некоторое вре­мя благословляющей руки около чела благо­словляемого. В нем ясно чувствовались дух и сила первых великих оптинских старцев. С каждым годом возрастала его слава и ум­ножалось число его посетителей.

О. Анатолию пришлось пережить все бед­ствия военного времени, революции и боль­шевизма. Несмотря на все эти испытания и на собственную тяжелую болезнь, о. Ана­толий оставался неизменно живым, отзыв­чивым и любвеобильным. Он скончался, по-видимому, в 1922 году, и с его смертью закончилось четвертое тридцатилетие в ис­тории Оптиной Пустыни. Из настоятелей Оптиной Пустыни, управляющих ею после о. архимандрита Исаакия, более других был нам известен о. архимандрит Ксенофонт, управлявший обителью около двадцати лет. На вид суровый, строгий, молчаливый, с бледным болезненным лицом, он был верным хранителем оптинских преданий и заботли­вым хозяином. Происходил он из крестьян.

IX

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы перечислили далеко не всех тех ино­ков Оптиной Пустыни, которые обращали, на себя внимание своею выдающеюся жизнью и своими высокими качествами. Может быть, иных, не менее замечательных, мы даже и не упомянули. Составляя настоящий очерк ис­ключительно по памяти, мы, естественно, могли упустить многое, даже существенное. В заключение нашей книги мы не можем воздержаться от невольно напрашивающего­ся сравнения жизни Оптиной Пустыни с пе­ременами, происходящими в жизни видимой, окружающей нас природы.

После долгой, холодной и беспросветной зимы XVIII века оживает и возрождается Оптина Пустынь в начале XIX века. Под воздей­ствием лучей согревающей теплой любви вни­мательного и заботливого сердца московско­го митрополита Платона начинается в Опти­ной   Пустыни ранняя весна  –  деятельность игумена Авраамия, переселяются в Оптину Пустынь юные подвижники – Моисей и Антоний, возникает скит.

Весна все более и более входит в свои права. Природа все более и более расцве­тает. В Оптиной Пустыни начинается деятель­ность о. Моисея как настоятеля обители, о. Антония как начальника скита и о. Леонида как монастырского старца.

Приходит лето. Прибывает в Оптину Пу­стынь о. Макарий. Старчество все более креп­нет и развивается. При содействии Киреев­ских развивается издательская деятельность: извлекаются из-под спуда писания великого старца Паисия Величковского, опубликовываются в печати и широко распространяются по России.

Возрастает слава и известность Оптиной Пустыни.

Лето становится все жарче и роскошнее. Поспевают травы. Созревают хлеба. Фрук­товые деревья дают плоды свои. Так и оптинское старчество в лице старца Амвросия при­носит свой наиболее зрелый, наиболее обиль­ный плод. Деятельность старца переходит далеко за пределы обители, становится из­вестной всей России, возникает трудами и за­ботами старца новая пустынь – Казанская Амвросиевская Шамординская обитель, ос­новываются по его благословению и другие обители – в Воронежской, Саратовской и Пол­тавской епархиях.

Но вот лето кончается. Природа еще прекрасна, еще хранит в себе остатки прошло­го богатства и красоты, но уже новых соз­реваний нет. Наступила ранняя осень. Это жизнь Оптиной Пустыни по смерти о. Амвро­сия и о. Исаакия. Еще не забыты предания старцев, еще память о них жива и в сердцах, и на устах всех, еще растут прекрасные осен­ние цветы духа – старцы Антоний, Иосиф, Венедикт, Анатолий (младший), но уже нет в них летней силы, летнего аромата. Нако­нец, наступает слякоть поздней осени, раз­вертывается русская революция, а за нею начинается суровая, жестокая, холодная, бес­просветная зима – царство большевиков. Оптина Пустынь замирает, погружается в глубокий зимний сон. Круг ее жизни, цве­тения и плодоношения закончился.

Придет ли опять весна? Повеет ли опять теплом и любовью? Проснется ли снова к жизни. Оптина Пустынь? – Это ведомо единому Богу!

Протоиерей Сергий Четвериков 1925.6/19.XII

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие        

I.       Местоположение и внешний вид Оптиной Пустыни    

II.      Внутренний уклад жизни Оптиной Пустыни    

III.     Прошлое Оптиной Пустыни, ее возобновление при московском митрополите Платоне и устройство

при ней скита    

IV.     Начало оптинского старчества: иеросхимонах Лев   

V.      Оптинский старец о. Иеросхимонах Макарий и его труды по изданию писаний

старца Паисия Величковского 

VI:     Оптинский старец о. Иеросхимонах Амвросий

VII.   Старец о. Амвросий – устроитель женской Казанской Шамординской Пустыни   

VIII.  Последние оптинские старцы   

IX. Заключение